Особенно,... 
91 
— Марко, — сказал Ричард. — Зайди ко мне в кабинет. Сейчас же.
Мальчик выпрямился. Раньше такого никогда не случалось, но, казалось, Марко знает, что делать. И только уже в дверях он обернулся и посмотрел на мать и брата. Его голые ножки шли гораздо быстрее, чем обычно, словно его подталкивали в спину, подгоняли сзади.
Как-то раз я лежал на низкой кровати в комнате, куда велели явиться ребенку, где над маленьким мальчиком должны были учинить суд и расправу. И, таким образом, я оказался на одном уровне с ним, ниже чем на метр от пола. До этого мне и самому случалось выговаривать детям, и я помнил повинно склоненные шапки волос, густых и шелковистых. Но когда находишься с ними на одном уровне, то видишь, что на самом деле они печально смотрят прямо перед собой и поднимают глаза, только повинуясь рефлексу, чтобы встретиться с очистительным огнем родительского гнева. Обвинение выдвинуто, признание сделано, приговор вынесен. Дети смотрят прямо перед собой и жалко улыбаются, и видны их детские зубки — возможно, еще молочные, неровные, с новенькими клыками. Ведь дети всегда умудряются что-то натворить. Что же натворил Марко?
— Два дня назад, — начал Ричард, — то есть позавчера, ты сказал… ты сказал одну очень обидную для меня вещь, Марко.
Марко поднял глаза.
— И мне хотелось бы знать, что ты имел в виду.
Ричард стоял за своим столом. Он задрал подбородок, и Марко были видны прыщи на его горле, штрихи бритвенных порезов, большой подвижный кадык, глянцевый блеск подбитого глаза.
— Это была самая обидная вещь, которую ты мне когда-либо говорил.
Сознание позорного, постыдного тихим рокотом зазвучало в ушах Марко. Он еще раз поднял глаза, а потом снова печально уставился прямо перед собой. В комнату уже прокрались сумерки, но дня ребенка комната казалась еще темнее, потому что его мир начал медленно сворачиваться.
— Ты сказал, — Ричард перевел дыхание, — что я вонючий.
Марко взглянул на отца с надеждой.
— Нет, — сказал он. Потому что папа, с его точки зрения, не был вонючим. Запах табака, редко стираемого белья, некоторые таинственные неполадки организма, но он не вонючий. — Я этого не говорил, папа.
— Нет же, Марко, ты сказал. Да, да, ты сказал. Ты сказал, что я воняю, — тут он снова задрал подбородок, и по шее прокатился комок, — какашками.
— Я так не говорил.
— Ты сказал «Не знаю кто», — процитировал Ричард. — «Фу, ты — вонючка».
— …Это была шутка. Это была шутка, папа. — Марко не просто апеллировал к этому слову, он готов был броситься к его ногам. — Это была шутка.
Ричард помолчал. Потом сказал:
— Так да или нет? Я — вонючий или нет?
— Это была шутка, папа.
— И чем же я пахну?
— Ничем. Тобой. Это была шутка, папа.
— Прости меня. Не рассказывай маме. Скажи, что не хотел делать домашнее задание или еще что-нибудь. А теперь иди сюда и поцелуй меня. Прости меня.
Марко так и сделал.
В тот вечер близнецы, лежа в своих кроватях, шепотом разговаривали на разные темы (о мандаринах, о новом суперзлодее, о водяных пистолетах), примерно к четверти двенадцатого они подумали, что, пожалуй, на сегодня хватит. В любом случае, паузы в их разговоре стали длиннее, а позевывания — музыкальнее. Мариус (чаще всего именно он подводил черту) повернулся на бок, зажав ладошки между ног. В своих ночных фантазиях он с удовольствием исполнял роль спасателя. В его возрасте его отец, позаимствовав все необходимое из разных жанров, в своем воображении провожал девиц из варьете на гондолах, которые раскачивались на бурных черных водах. Мариус же, нисколько не страшась лазерных мечей и смертоносных гиперболоидов, закрывал своим телом прекрасных пришелиц из кукольного мультфильма, в обтягивающих костюмах пастельных тонов на фоне фантастического мультипликационного пейзажа; этот пейзаж проносился перед ним или через него, как подсвеченная посадочная полоса на мониторах в кабине совершающего посадку самолета. Снова повернувшись на спину, Мариус спросил:
— Марко, а зачем тебя папа звал?
Марко на мгновение задумался. Ему вспомнилось лицо Ричарда, озабоченного какими-то своими мыслями. И до этого он как-то раз видел, как Ричард принюхивается к кончикам своих пальцев. А потом (это был, по всеобщему мнению, очень плохой день) Марко видел, как его отец сидит за кухонным столом перед распечатанным письмом и дымит сигаретой.
91 
