105 
Френсик ускорил шаг и почти пробежал по деревянному мостику к своему коттеджу. Вскоре он сидел за машинкой и заправлял лист бумаги. Так, сначала заглавие. Пальцы его пробежались по клавишам; на бумаге появились слова: доктор Сидни Лаут. Безнравственный роман. Глава первая. Френсик печатал и думал, как бы это сделать тоньше. Он усвоит ее беспомощный слог. Ее мысли. Это будет чудовищная пародия на все, что она написала, в сочетании с пакостнейшей повестушкой, наперекор всем прописям «Нравственного романа». Он ее поставит на голову, он из нее душу вытрясет. А ей придется стерпеть и смолчать. Как ее литературный агент Френсик в полной безопасности. Опасна ему правда, а правда ей не по зубам. Тут Френсик поднял пальцы от клавиш и уставился перед собой. А зачем, собственно, стряпать повестушку? Правда куда убийственнее. Не рассказать ли как есть историю Дальнего Умысла? Имя его смешают с грязью, но оно и так замарано в его собственных глазах успехом «Поисков», а перед Английской Литературой он все-таки в долгу. Впрочем, к черту английскую литературу, особенно с большой буквы. Его место среди писак, среди тех, кто пишет, чтобы жить. Чтобы жить? Забавная двусмысленность. Пишут, чтобы жить, и живут, чтобы писать. Френсик вынул лист из машинки и вставил новый.
Назовем-ка, пожалуй, «„Дальний умысел“. Подлинная история». Автор — Фредрик Френсик. Читатели, живые адресаты живой литературы, заслуживают интересной истории во всей ее подлинности. Ладно, будет и то и другое: и посвятит он свою книгу писакам-халтурщикам. Добротная ирония, как раз в духе XVIII века. Френсик повел носом. Он знал, что напишется у него ходкая книга. А станут судиться — пусть. Главное — издать, а там будь оно все проклято.
* * *
В Библиополисе публикация «Поисков» не произвела на Пипера никакого впечатления. Он впал в безверие. Веру его разбил Френсик, открыв, что доктор Сидни Лаут написала «Девство». Эта страшная истина дошла до него не сразу, и несколько месяцев он почти механически продолжал писать и переписывать. Но потом вдруг стало понятно, что Френсик не солгал. Он написал доктору Лаут, но ответа не получил. Пипер упразднил Церковь Дальнего Умысла. Сохранилось, правда, Каллиграфическое училище и графологическое учение. Но времена великих романов минули. Осталось лишь увековечить их рукописными трудами. И пока Бэби проповедовала подражание Христу, Пипер на практике возрождал былые добродетели. Он отменил металлические перья; ученики его пользовались гусиными. Это не в пример естественнее. Гусиные перья надо чинить, они — первозданные орудия ремесла, напоминание о том золотом веке, когда книги писались от руки и писцов по-настоящему чтили.
И в то самое воскресенье Пипер с утра засел в Скриптории: макнув гусиное перо в Хиггинсовы Вечные (полуиспарившиеся) Чернила, он начал писать: «Фамилия моего отца была Пиррип, мне дали при крещении имя Филип, а так как из того и другого мой младенческий язык не мог слепить ничего более внятного, чем Пипер…» Он остановился. Наверное, надо — Пип. Но после минутного колебания он обмакнул перо и продолжал.
В конце концов, какой дикарь через тысячу лет вспомнит, кто написал «Большие надежды» Диккенса? Разве что несколько ученых, которым еще будет доступен английский язык. Печатные книги к тому времени исчезнут. Лишь пергаменты Пипера, переплетенные в толстую кожу, исписанные образцовым почерком, украшенные золотыми заглавными буквами, выдержат испытание временем и останутся в музеях немым свидетельством его преданности литературе и его мастерства. Окончив Диккенса, он примется за Генри Джеймса и перепишет его романы. Жизни его едва хватит, чтобы запечатлеть великую традицию Хиггинсовыми Вечными Чернилами. Имя Пипера перейдет в века, буква за буквой…
105 
