92 
— Черт, — выдыхает Энди.
Мы снова с трудом поднимаем решетку и расклиниваем ее. Голова мужчины висит над стволом шахты. Мы толкаем его за ноги, но они сгибаются в коленках, поэтому нам приходится поднимать их высоко над нашими головами и толкать — так они не сгибаются, его брюки, зацепившись за каменное ребро, скручиваются, руки перекидываются и ложатся на противоположный край надстройки, и тут толкать его становится легче. Он выскальзывает из наших рук и летит вниз, тело его ударяется о стенки. Его брюки снова завернулись вокруг колен, они цепляются за ботинки и исчезают за кромкой надстройки, в последний момент задевая решетку. Сук выскальзывает, и решетка захлопывается. Сук падает в шахту вслед за телом.
Мы стоим там секунду, другую. Потом слышим — если только это не наше воображение — слабый удар. Энди внезапно приходит в движение, забирается на каменную надстройку и смотрит сквозь прутья решетки вниз, в темноту.
— Ты его видишь? — спрашиваю я.
Энди качает головой.
— Но все равно надо набросать сверху веток, — говорит он.
Мы находим другой сук и подпираем им решетку, следующие полчаса собираем поблизости упавшие ветки и коряги, сваливаем их в кучу, потом бросаем в вентиляционную шахту; обламываем с деревьев и кустов засохшие ветки, волочем их, обрываем зеленые; собираем охапки сухих листьев и их тоже бросаем вниз, в шахту; все, что попадается под руку, идет под решетку и вниз. Что там внизу — мы по-прежнему не видим.
В конце концов большая разлапистая ветка с массой листьев, чуть ли не целый куст, застревает всего лишь в нескольких метрах от входа, и тогда мы останавливаемся — запыхавшиеся, в поту, дрожащие от напряжения и шока, который дает о себе знать только теперь, с запозданием. Мы опускаем решетку на место и бросаем в темноту шахты последний сук, он падает на застрявшие ветки. Мы сидим на сухих листьях у каменного ограждения шахты, прислонившись к нему спинами.
— Ну, ты как, в порядке? — спрашиваю я Энди спустя какое-то время.
Он кивает. Я протягиваю руку и пытаюсь дотронуться до него, но он уклоняется.
Мы продолжаем сидеть так еще несколько минут, но я постоянно оглядываюсь, наконец меня охватывает страх — а вдруг тот мужчина не умер или превратился в зомби и сейчас лезет к нам, наверх, чтобы поднять решетку и полуистлевшими руками схватить нас за волосы. Я поднимаюсь и встаю напротив Энди. Мои ноги все еще как ватные, а во рту совсем пересохло.
Энди тоже встает.
— Искупаемся, — говорит он.
— Что?
— Идем… — Энди проглатывает слюну. — Идем искупаемся. На озеро, на речку. — Он бросает взгляд на каменную надстройку.
— А что, — говорю я, стараясь, чтобы мой голос звучал бодро и беззаботно, — искупаемся. — Я смотрю на свои руки, они все грязные и исцарапанные. Кое-где пятна крови. Руки все еще дрожат. — Отличная мысль.
Мы выбираемся из зарослей на яркий дневной свет.
Меня охватывает целая буря эмоций — надежда, радость, непонимание и страх; но это продолжается недолго, наверное, минуты три-четыре, пока они не могут найти тело на дне шахты.
Мы пришли сюда через сад и лес, по той горе, на которой бог знает сколько лет назад лежали мы с Энди, нежась на солнышке, потом по крошечной долине, потом вверх через кустарник и мертвые коричневатые листья папоротника к деревьям на вершине холма. С запада дул влажный ветер, стряхивая капли с высоких голых деревьев и унося прочь гул автомагистрали.
Нас здесь человек двадцать, включая полдюжины констеблей, которые несут снаряжение. Я все еще прикован к сержанту Флавелю. Я наивно полагал, что они проведут небольшую секретную операцию, дабы поймать Энди, пришедшего на собственные похороны; я воображал, что полицейские будут красться через подлесок, переговариваясь вполголоса по рациям, и постепенно замкнут круг. А мы пришли сюда целой толпой, продираясь через подлесок к мертвому телу.
Вот только никакого тела здесь нет. Я говорю им, что на дне вентиляционной шахты спрятан труп, и они мне верят. Они долго прокладывают проход к шахте — отпиливают ветки рододендронов, срывают лапы ежевики и других кустов, потом без особого труда поднимают решетку на надстройке, и один из полицейских помоложе, в комбинезоне и каске, обвязывает себя веревкой — настоящей альпинистской веревкой, которую они вытащили из багажника рейнджровера, — и спускается в темноту.
92 
