... 
50 
Когда в разговоре Донн упомянул имя Сарториуса, Мотт не выказал никакого изумления или повышенного интереса.
— Я нисколько не удивлен, что он взялся лечить этот запущенный случай… Возможно, больному были даны обещания, внушившие ему неоправданные надежды на выздоровление.
Мое сердцебиение несколько участилось. Я взглянул на Донна. Этого служаку не так-то просто было пронять. Но он все же спросил:
— Вы хотите сказать, доктор, что этот Сарториус — шарлатан?
— О, нет, что вы! Это прекрасный, умный и грамотный врач.
— Но его имя не значится среди членов Нью-Йоркской медицинской ассоциации, — поспешил и я вставить слово.
— Врачу не обязательно быть членом ассоциации. Это не правило. Большинство врачей находят, что вступать в такие ассоциации имеет смысл, это позволяет поддерживать контакты с коллегами. Ассоциация — полезная организация, во всяком случае, стоящая. Это, конечно, оборачивается формализмом, но в целом для медицинской науки подобные объединения, пожалуй, полезны. У нас бывают симпозиумы, конференции, на которых мы делимся друг с другом своими достижениями. Но Сарториус не является членом ни одного из известных мне обществ.
— Где он практикует?
— Не имею понятия. Я не видел его и ничего о нем не слышал уже много лет. Хотя, если бы он работал на Манхэттене, то я наверняка знал бы об этом.
Доктор Мотт являлся выдающимся представителем своей профессии. Это был красивый, стройный и подтянутый человек, сохранивший, несмотря на возраст — ему не меньше семидесяти, — хорошую осанку. У него темноватые с густой проседью волосы, носит усы. На нем было пенсне, сквозь стекла которого он внимательно оглядывал каждого из нас по очереди, не прерывая разговора. Должно быть, с таким же вниманием он осматривал своих пациентов. Мы приехали в дом к старому доктору на Вашингтон-плейс.
Донн спросил у Мотта, когда он познакомился с Сарториусом.
— Он работал в санитарной комиссии столичного управления здравоохранения. Я же был председателем этой комиссии. Это было в тысяча восемьсот шестьдесят шестом году… В то лето комиссия ожидала большой эпидемии холеры. Мы чистили трущобы, навели порядок в вывозе отходов и провели ряд мероприятий по защите от заражения источников питьевой воды. И нам удалось предотвратить вспышку, подобную эпидемии тысяча восемьсот сорок девятого года. Простите, но я не совсем понимаю, почему все эти сведения интересуют полицию.
Донн откашлялся.
— Миссис Пембертон попала в затруднительное положение. Дело касается прав на недвижимость. В этом деле замешаны местные власти. И мы собираем все документы, чтобы дать делу законный ход.
— Понятно. — Доктор Мотт повернулся ко мне. — А что, пресса тоже всегда вмешивается в подобные дела, мистер Макилвейн?
— Я приехал к вам как друг и советчик миссис Пембертон, — ответил я. — Это сугубо личное дело.
Несколько мгновений я чувствовал на себе оценивающий взгляд доктора Мотта. Я взял пример с капитана Донна, изобразил на лице полнейшую бесстрастность и постарался взять себя в руки. Доктор откинулся на спинку кресла.
— Мы до сих пор не знаем причин возникновения холеры. Нам известно только то, что инфекционное начало содержится в кале и рвотных массах больных. Но вот вопрос о заразном начале… Существуют две теории — теория ядовитой заразы, то есть мнение, что болезнь распространяется через атмосферные миазмы, содержащие некий ядовитый материал. Вторая теория считает, что болезнь переносят микроскопические организмы, так называемые гермы, которые обитают в жидких средах организмов больных. Доктор Сарториус твердо придерживался второй теории, так как, по его мнению, только живые существа имеют способность к бесконечному воспроизведению себе подобных и, только приняв такую точку зрения, можно удовлетворительно объяснить тот факт, что эпидемия, раз начавшись, поддерживает сама себя. Яд, вызывающий холеру, действительно обладает такими свойствами. С тех пор эта точка зрения получила солидное подтверждение в работах месье Пастера во Франции — по ферментации вина в бродильных чанах и, особенно, после открытия доктором Кохом в Германии холерного вибриона. Недавно до нас дошли сведения об этом открытии. Но все дело в том, что доктор Сарториус… ужасно… нетерпим к противоположным мнениям. На наших заседаниях он вел себя вызывающе и грубо. Он глубоко презирал медицинское сообщество, называл нас чайными болтунами… Что делать, героические подвиги теперь, действительно, не в моде. Я лично, как правило, не позволяю себе разговаривать с коллегами в подобной форме. Но компетенцию доктора Сарториуса я не оспариваю. Он был вызывающим, холодным и, естественно, малоуважаемым субъектом в нашей медицинской и врачебной братии. Но мы никогда не подвергали его остракизму, это был блестящий врач, и мы не теряли надежды сделать из него доброго христианина. Это он покинул нас, а не мы его. Но я с жалостью думаю о его пациентах, если, конечно, он еще практикует. Это врач, которому в высшей степени наплевать, кого именно он лечит. Сарториусу безразлично — человек перед ним или корова. Ни один больной никогда не дождался от него сочувственного жеста, слова ободрения — все это не менее важно в нашем ремесле, чем лекарства. Я говорю все это сугубо конфиденциально, естественно, и надеюсь на вашу скромность. Если вы его найдете, то, возможно, он не захочет вас видеть.
50 
