«Следишь за мной, ты, маленькая гнида?»
— Нет! Не надо! — крикнул Локи.
«Еще звук, и я порву тебя на кусочки».
Локи сжал изуродованные губы. Он видел под собой Мэдди, простершую руку над последней струей воды; руну Наудр, растянутую между ними, готовую порваться.
«Так-то лучше, — сказал оракул. — А теперь насчет плана…»
Еще мгновение хватка крепчала, выкручивая Локи, точно мокрую тряпку для посуды. Его пальцы свело судорогой, перед глазами все поплыло, одна рука отпустила распадающуюся веревку, чтобы бросить руны силы в темноту…
И в этот миг веревка порвалась, сбросив Локи в несущийся Стронд. Он прыгнул на другую сторону, обеими руками кидая руны необычайной легкости, и приземлился, одной ногой в воду, на дальнем каменистом берегу бурлящего водоворота. К своему облегчению, он обнаружил, что оракул ушел. Бледный и дрожащий, Локи выбрался на сушу.
— Что случилось? — спросила Мэдди, глядя на его лицо.
— Ничего. Голова болит. Наверное, от воздуха.
Спотыкаясь, он побрел вперед, старательно не думая ни о чем. Тот крохотный проблеск был плох уже сам по себе, но Локи знал, что, если Шепчущий поймет, сколь много он на самом деле знает, никто — даже Мэдди — его не спасет.
Они пересекли реку, служащую границей Подземного мира, а также началом долгой, наезженной дороги к Смерти, Сну и Проклятию.
Остроглазый Хеймдалль никогда не спал. Даже в минуты крайней усталости он держал один глаз открытым, потому и был выбран Стражем асов в дни, когда такие излишества, как стражи, все еще были необходимы. В ту ночь, однако, ни один из ванов не осмелился отдыхать, за исключением Идун, державшейся в стороне из-за доверчивого характера, и Фрейи, чей цвет лица требовал положенных восьми часов сна. Остальные вместо отдыха тревожно сидели и ждали Одина.
— С чего ты взяла, что он вообще придет? — спросил наконец Ньёрд, выглядывая из окна гостиной.
Вставала луна, было часов одиннадцать, быть может двенадцать. После девяти не было ни шевеления, лишь лиса пробежала по открытому двору и исчезла в тени сбоку пасторского дома. Тогда ненадолго началась суматоха, ваны из кожи вон лезли, желая увериться, что животное — всего лишь обычная лиса. После этого часами потянулась тишина — напряженная, неловкая тишина, которая давила на чувства, точно туман.
— Он придет, — произнесла Скади. — Он захочет поговорить. Он получил наше послание, и кроме того…
Хеймдалль перебил ее:
— А ты бы пришла на месте Одина?
— Он может прийти не один, — заметил Браги.
— Вот именно, — отозвалась Скади. — Он захочет поторговаться. Он постарается вновь прибрать вас к рукам, используя Шепчущего как приманку. — Она улыбнулась своим словам, она одна знала, что Одину нечего предложить. След Локи вел под холм. У Охотницы были все основания полагать, что Шепчущий у него, к гадалке не ходи. — Но он хитер. Ему нельзя доверять. Вполне в его духе будет заманить нас в ловушку…
— Прекрати, — велел Хеймдалль. — Твое мнение мы уже слышали. И поняли, чем рискуем. Иначе зачем бы мы явились сюда торговаться с людьми? — Он вздохнул, внезапно став очень усталым. — Все это постыдно, Охотница, и мне кажется, что ты слишком уж наслаждаешься происходящим.
— Прекрасно, — сказала Скади. — Тогда сам веди переговоры. Я буду держаться поодаль и вмешаюсь, только если запахнет жареным. Годится? Так честно?
Хеймдалль казался удивленным.
— Спасибо, — поблагодарил он.
— Тем не менее, — продолжила Охотница, — возможно, пастору лучше присоединиться к нам. Если Один придет вооруженным…
Но тут уж ваны были едины.
— Вшестером мы с ним справимся, — отрезал Ньёрд. — Нам не нужен ни проповедник, ни его Слово.
Скади пожала плечами. Она не сомневалась, что к утру они переменят решение.
Один явился часом позже, в серебристом мерцании мнимой зари. В полном обличье — тщеславный поступок, который мог ему стоить большей части оставшихся чар: высокий, в синем плаще, с копьем в руке. Единственный глаз сверкал как звезда из-под полей шляпы странника.
Под видом волчицы Скади наблюдала за ним с окраин деревни, зная, что он явился подготовленным к встрече. Его подпись сияла, он выглядел расслабленным и отдохнувшим — все часть игры, конечно, но ей пришлось признать, что весьма впечатляющая. Лишь ее острые чувства волчицы способны были распознать истину за чарами: слабый тревожный запах пота, грязи, усталости, — и она довольно оскалилась.