Особенно,... 
.
Очередная сказка о Золушке 
118 
— Отлично. Я дам тебе час. Ни минуты, ни секунды больше.
— Клянешься? — настаивал Локи.
— Клянусь. И более того, обещаю — при условии, что ты переживешь эту свою грядущую выходку, в чем я сомневаюсь, — что в следующий раз, когда наши пути пересекутся, я убью тебя и не посмотрю, что ты мне отец. Понятно?
Они скрепили сделку рукопожатием, его живая рука в ее безжизненной. Затем мертвым пальцем Хель нарисовала окно в воздухе, и внезапно перед ними открылась река Сон: водная ширь, которую ни один взор не смеет надеяться охватить, более широкая, чем Единственное море, и в десять тысяч раз более бурная. Поверхность реки была усеяна островами, похожими на танцовщиц в юбках из бледной пены, скалами и рифами, слишком многочисленными, чтобы их пересчитать, предательскими песчаными отмелями, утесами, взмывавшими в облака, пиками, зубцами и скоплениями дымовых труб.
— Боги! — воскликнула Мэдди. — Как много…
Локи пожал плечами.
— Острова Сна возникают и исчезают. Они не должны существовать долго. Но крепость…
Он напряженно размышлял. Черная крепость Нижнего мира с верхушкой, пронзавшей облачные гряды, с корнями, утопленными на десять фатомов[12] в глубину. Форма ее непостоянна: то замок, ощетинившийся башенками, то гигантская яма с огненной сердцевиной. Ничто не удерживает единственного обличья так близко к Хаосу, и это вносит свой вклад в неприступность крепости. Двери и ворота появляются и исчезают. Вот почему Локи нуждался в Хель — чтобы держать окно открытым.
Он не боялся, что его дочь не повинуется. Верность Хель клятвам вошла в легенду, равновесие ее царства зависело от нее, и Локи не сомневался в ее обещании.
Какое-то мгновение он думал о Шепчущем, о его цели и древнем коварстве. Зачем тому нужно было попасть в Хель? Что Локи увидел, когда их сознания пересеклись? Что он упустил в своих тщательных замыслах? Отчего оракул кажется таким самодовольным?
«Я вижу встречу мудрого и не столь мудрого на Нижнем краю».
Мудрого? Еще никогда в жизни Обманщик не чувствовал себя менее мудрым.
В последний раз Хель подняла руку и начертила на вновь созданном окне Наудр, перевернутую. В тот же миг Мэдди ощутила лицом ветер, услышала шелест прилива на скалах, почуяла его древнее зловоние…
— У тебя есть час, — сказала Наполовину Рожденная Хель. — Советую поторопиться.
И с этими словами она исчезла, как и ее дворец, а Локи и Мэдди очутились на каменной башенке посреди реки Сон. Черная крепость Нижнего мира разверзлась под их ногами.
Ванов не было уже больше часа. Этель наблюдала за их уходом с непривычной отрешенностью и неожиданной уверенностью, что они отправились за едой. Она чувствовала себя очень странно и очень спокойно. Сидя за туалетным столиком и глядя в зеркало, она пыталась понять, что же все-таки произошло.
За последние двадцать четыре часа с Этель случилось больше событий, чем за всю ее жизнь до этого. Она видела богов в сражении; женщин, бывших дикими зверями; ее мужем завладел нечестивый дух; в ее дом вторглись; ее собственность конфисковали; ее жизнь повисла на волоске.
Этель знала, что должна что-то чувствовать. Возможно, страх. Горе. Тревогу. Облегчение. Ужас от неестественности происходящего. Но ничего такого Этельберта не чувствовала. Вместо этого она изучала свое лицо в зеркале туалетного столика, что не входило в ее привычки. Но в этот день ее словно вынудили смотреть — не из тщеславия, а, скорее, из любопытства, — в поисках каких-либо видимых признаков перемены, которая ощущалась внутри.
«Я чувствую себя иначе. Я стала другой».
Она переоделась в платье из простой коричневой фланели — не дешевое, но и недостаточно хорошее, чтобы соблазнить волшебниц, — умылась, расчесала длинные волосы. Лицо ее было чистым и не нарумяненным, отчего она казалась моложе, глаза — обыкновенные по сравнению с глазами Фрейи или Скади — ясными и серьезными, золотисто-карими. Она не стала красавицей, но и не была прежней уродливой Этель Гудчайлд, которая чуть не прожила жизнь синим чулком, несмотря на все отцовские денежки.
«Как удивительно странно и безмятежно», — думала Этель. И как странно, что добрый народец исцелил ее. Возможно, оттого она и стала неестественной, отмеченной неким образом их прикосновением. Несомненно, она не чувствовала никакого отвращения, которое, знала, должна чувствовать. Напротив, ее переполняло что-то вроде благодарности, странно похожей на радость.
118 
