59 
– Нет, Опекун. Не думаю. Не настанет хотя бы потому, что я не хочу быть таким существом, которое сначала страдает и думает, как я сейчас, а потом отойдет, смирится и все забудет. Но это уже только мои проблемы. Я предпочитаю смерть моему нынешнему состоянию, но я предпочту это состояние забвению и улучшению, потому что они будут означать лишь то, что я никогда не любил ее по-настоящему. А этого я вынести не смогу. – На глазах Квилана показались горячие слезы.
Фронайпель откинулся к стене и взволнованно заморгал: – Но ты должен поверить мне, что изменение твоего состояния отнюдь не будет означать уменьшения твоей любви. И Квилану на мгновение, в первый раз со времени, когда он узнал о смерти Уороси, стало лучше. Нет, ему не стало легче, но на мгновение он ощутил некую ясность, род некоего просветления. Он понял, что надо принять какое-то решение, что-то сделать, чем-то заняться.
– Но я не могу поверить в это, Опекун.
– И что же тогда, Тибайло? Неужели ты так и останешься погруженным в скорбь до самой смерти? Неужели ты хочешь этого? Тибайло, я не вижу в тебе этого желания, это всего лишь тщета скорби. Я видел людей, которым скорбь давала некие неиспытанные доселе эмоции, и они цеплялись за свою потерю, – какой бы страшной она ни казалась, – цеплялись, не желая перебороть скорбь. И мне ненавистна даже мысль о том, что я могу увидеть тебя в числе подобных эмоциональных мазохистов.
Квилан кивнул. Он старался казаться спокойным, но с каждым словом старого монаха его все более охватывать пугающий гнев. Он знал, что Фронайпель говорит искренне, что не верит в то, что он может стать таким, и тем не менее даже простое сравнение с подобными личностями приводило его в ярость.
– Я надеюсь достойно умереть еще до того, как меня смогут обвинить в подобном!
– Так именно этого ты желаешь, Тибайло? Именно смерти?
– Кажется, это мой единственный выход. И чем больше я о ней думаю, тем лучше она мне кажется.
– А ведь самоубийство ведет к полному забвению. Старая религия была амбивалентна[11] к такого рода вещам. Они, конечно, не одобрялись, но спор о том, правильно это или неправильно, не прекращался во всех поколениях. Однако с тех пор, как были доказаны настоящие Небеса, самоубийство стало жестко осуждаться, благодаря поступившей информации о том, что убивший себя сам ради скорейшего переселения на Небеса, никогда не будет туда допущен. Он не окажется даже в чистилище, он не будет спасен вообще. Конечно, это не относилось ко всем самоубийцам огульно, но открывать ворота рая руками, запятнанными в собственной крови, считалось просто неприличным.
– В самоубийстве мало чести, Опекун. Я предпочел бы умереть с пользой.
– В бою?
– Хорошо бы.
– Это не в традициях твоей семьи и рода, Тибайло.
Семья Квилана на протяжении тысячи лет гордилась крупными землевладельцами, банкирами и промышленниками. Он оказался первым, кто сменил белый воротничок на что-то более серьезное, чем церемониальное оружие.
– Возможно, пора сменить традицию.
– Война кончена, Тибайло.
– Войны есть всегда.
– Но они не всегда благородны.
– Можно недостойно умереть на достойной войне. А можно и наоборот. Почему не попробовать?
– Но пока мы все-таки в монастыре, а не в штабе и не в землянке.
– Я удалился сюда, чтобы все обдумать, Опекун. Я никогда не говорил о настоящем пострижении.
– Значит, ты намерен вернуться в армию?
– Думаю, что да.
Фронайпель долго смотрел во влажные большие глаза Квилана и, наконец, оторвав спину от стены, произнес:
– Ты майор, Квилан. Ты командир. А командир, который ведет в бой свои войска только для того, чтобы найти смерть, становится опасен.
– Я никого не собираюсь втягивать в мою смерть, Опекун.
– Это легко только на словах.
– Я знаю, что сделать так действительно трудно. Но я не спешу умереть любым способом и как можно быстрее. Я вполне готов ждать и дождаться времени, когда я буду уверен в необходимости своей смерти.
Старый монах снова приоткинулся к стене, снял очки и вытащил из кармана рясы серое и рваное подобие платка. Подышав на толстые стекла, он тщательно протер их, осмотрел и снова осторожно надел. Квилану показалось, что они ничуть не стали чище.
– Но это уже некое изменение сознания. Ты должен это понимать, майор.
– Скорее, это… это… прояснение сознания, сэр, – кивнул он.
И старик медленно кивнул ему в ответ.
59 
