Последние отзывы

  177  

Вскоре после того, как Катону-младшему исполнилось два года, Силон нанес Друзу свой последний визит. Марк Ливий теперь был народным трибуном, и Силон считал неразумным демонстрировать всему Риму, что дружба их по-прежнему крепка. Сам будучи отцом, Силон, всякий раз, как ему случалось быть в гостях у Друза, с удовольствием навещал детей. Он приметил маленькую лазутчицу Сервилию, и у него достало объективности рассмеяться над ее презрительным отношением к нему, простому италику. Четырех детей среднего возраста Силон любил, играл и шутил с ними, тогда как молодого Катона невзлюбил сразу, хотя ему и трудно было объяснить причину своего отвращения к двухлетнему малышу.

– С ним я чувствую себя животным, лишенным разума, – говорил он Друзу. – Все мои чувства и инстинкты говорят мне, что это враг.

Дело, очевидно, было в спартанской стойкости, которая была у малыша в крови. Сама по себе черта эта должна была бы вызывать восхищение, но когда Силон видел, как малыш после ушиба или наказания стоит с сухими глазами и сжав зубы, – у него в груди все закипало и в глазах мутилось от ярости. Отчего бы это? – спрашивал он себя и не находил удовлетворительного ответа. Возможно, главной причиной было нескрываемое презрение карапуза к простым италикам – перенятое, безусловно, от Сервилий. Но если при общении с ней Силон не обращал внимания на ее пренебрежение, то после беседы с Катоном-младшим у него надолго сохранялось чувство неприязни к мальчику.

Как-то раз, выведенный из себя настырностью малыша и надменностью по отношению к терпеливо и мягко отвечавшему ему Друзу, Силон сгреб мальчугана, подошел к распахнутому окну, высунул руку наружу, держа Катона-младшего над громоздящимися внизу острыми камнями, и пригрозил:

– Веди себя хорошо, молодой Катон, а не то я сброшу тебя!

Малыш висел над верной смертью, столь же надменный и уверенный в своей судьбе, как и всегда. Никакие встряхивания, угрозы или иные способы воздействия не смогли вырвать у него извинений и обещаний вести себя хорошо. В конце концов Силону пришлось признать свое поражение и вновь поставить упрямца на пол.

– Хорошо, что он еще малыш, – покачав головой, обратился он к Друзу. – Будь он взрослым, Италии ни за что было бы не переубедить римлян!

В другой раз тот же Силон спросил Катона-младшего, кого тот любит.

– Брата, – последовал ответ.

– А еще?

– Брата.

– Да, но после брата – кого ты еще любишь?

– Брата.

– Он что, и вправду больше никого не любит? – ^обернулся Силон к Друзу. – Ни тебя, ни свою бабушку – твою мать?

– Судя по всему, так, – пожал плечами тот. – Никого, кроме брата.

В своем отношении к молодому Катону италийский гость не был исключением. Малыш мало у кого вызывал симпатию.

Дети были постоянно разделены на две враждующие группы: старшие против малышей, объединившихся вокруг отпрыска Катона Салониана. И в детской не смолкали крики и шум битвы. Логично было бы предположить, что первые неизменно одерживали верх, превосходя потомков Катонианского рода по всем статьям. Однако с тех пор, как Катону-младшему исполнилось два года и он начал, в меру своих малых силенок, поддерживать брата и сестру, – приемные дети все чаще давали отпор Сервилиям-Ливиям. В упорстве с малышом тягаться не мог никто: его нельзя было заставить подчиниться ни силой, ни криком, ни логикой. Может, он и был тугодумом, но в самых важных качествах, необходимых для победы – неутомимости, настойчивости, язвительности, напористости, беспощадности, – ему отказать было нельзя.

– Мама, – обратился Друз к матери, подводя итог увиденному и услышанному в детской, – мы ухитрились собрать у себя под крышей все противоречия Рима.

Глава 6

Противники Друза и италийских предводителей также не теряли летом времени даром. Цепион сколачивал оппозицию из всадников, а вместе с Варием сумел настроить против Друза и значительную часть народного собрания. Филипп же, чьи аппетиты всегда превосходили его финансовые возможности, позволил подкупить себя группе всадников и сенаторов, главным богатством которых были их латифундии.

Разумеется, никто не знал, что их ожидает впереди, но в преддверии речи Друза на заседании, которое должно было состояться на сентябрьские календы, все были снедаемы любопытством. Многие сенаторы, позволившие ему увлечь себя красноречием в начале года, желали бы, чтобы красноречие это ему изменило. Исходный энтузиазм и поддержка в сенаторской среде изрядно поубавились, и собравшиеся в Гостилиевой курии первого сентября были намерены заткнуть уши, дабы оградить себя от магии этого оратора.

  177