Последние отзывы

  129  

— Не бейте его! — крикнули из толпы полицейским, когда те наконец выдвинулись и распластали мужика на липком асфальте.

— Не бейте его! — повторил рядом со мной нордический атлант в спортивном костюме, адепт отжиманий и люцерны. Послышался многоголосый хор советов и увещеваний, а из побитых машин с руганью полезли разъяренные водители. Старый толстый негр в красном переднике важно пробился через толпу, чтобы изложить свою версию происшедшего. Нью-Йорк кишмя кишит актерами, продюсерами, творческими консультантами. Но когда мужика, уже без цепи, скрутили и швырнули в патрульную машину, и подъехала еще одна, и последний полицейский вещал в свой мегафон, как ассистент режиссера: «...Повеселились, и будет. Пожалуйста, разойдитесь. Всем разойтись. Всё, шабаш», — толпа рассосалась по джунглям, и я остался с Лесбией, которая прижимала мою руку к своей груди и говорила:

— Отвезите меня домой.

На чем я остановился? Ах, да, на сортире Лесбии, на ее санузле. Хотя больше это напоминало ботаническую лабораторию или оранжерею, оборудованную стандартными сантехническими приспособлениями разве что по забывчивости или по ошибке. Яслучайно вытер руки о большой мохнатый лист и чуть не помочился в увлажнитель-переросток. Растения, земля, природа, жизнь — в Нью-Йорке все это в большой цене. Только сейчас я заметил на какой-то лиане или, может, плюще крупного попугая, недобро взиравшего на меня из-под потолка. Воздух был ароматным, жарким, насыщенным, пригодным для чего угодно, только не для дыхания. Я исполнил миссию, с которой пришел, и ретировался в зону умеренного климата.

Лесбия сидела на кровати и смотрела по шестифутовому телевизору в противоположном углу фильм для взрослых (немой, жесткое порно). Я присел рядом. Бледный толстяк шпарил бронзовокожую блондинку на шаткой железной кровати. Копия была хорошего качества, но вообще снято убогонько — стационарной камерой, ни тебе смены ракурса, ни ближних планов. Довольно быстро я осознал, что блондинка — это Лесбия Беузолейль. Чуть позже до меня дошло, что бледный толстяк — это Джон Сам. Другими словами, я сам. Как и следовало ожидать, как вы уже поняли, Лесбия играла вполне натурально. Зажмуренные глаза и артистически отвернутый временами профиль демонстрировали камере польщенное восхищение... Так, камере. Я прикинул ракурс и повернулся направо. Угу, на столике под окном, ничуть не скрываясь, торчало кувшинное рыло видеокамеры. Пара на экране часто и деятельно меняла позу. Я заметил, что эти акробатические ухищрения были призваны дополнительно подчеркнуть достоинства исполнительницы главной женской роли. Но исполнитель главной мужской роли также отнюдь не был обделен вниманием камеры, этот пузатый, актер или статист, или мастер эпизода, с его изъязвленной спиной, пивным брюхом и набухшим горлом — нет, дело было не в теле (эка невидаль, тело), а в лице. Ух, какое это было лицо! Страх и стыд в его оскаленных деснах, в старческих гримасах ужаса и удивления... Потом часть вторая, с фелляцией, и тут уж мою морду надо было видеть. Даже Лесбия высказалась на этот счет. :

— Здорово, правда? — сказала Лесбия. — Или вам не нравится? Джон, вы такой страшила. Именно это я в вас и люблю. Честно. Ваша страхолюдность взывает к моему... это скучно. Давайте я ускорю, а потом перемотаю на начало. Или вам... да, похоже, совсем не нравится.

— Мне нравится, когда в процессе, — отозвался я. — В процессе, а не потом. Как и во всех подобных случаях.

— Оно всю дорогу крутилось. Система позволяет и одновременное воспроизведение, и потом.

Фильм снова замедлился. На экране Лесбия молча шевелила губами, глядя прямо в камеру. Я же на секундочку втянул брюхо, глянул на Лесбию и снова уронил голову. О чем она говорила? Визуальный контраст. Юность и старость. Я свежа и чиста, как утро. Акт эстетической щедрости. Ясно-понятно.

— Лесбия, а тебе вообще сколько?

— В январе будет двадцать.

— Господи Боже. Почему ты не дома с родителями?

— С мамой мы на ножах, а папа умер.

— Ладно. Сотри.

— Ты о чем?

— О пленке. Сотри ее. Сейчас же.

— Нет, Джон, не сотру. Дело в том, что я ни с кем не сплю больше одного раза. А пленки храню на память.

— Сотри ее.

— Да пошел ты.

— Кому сказано, сотри.

— А ты заставь меня.

Так что пришлось ее поколотить. Да-да, поколотить Лесбию Беузолейль. Ничего извратного, всего-то несколько затрещин и подзатыльников. Причем совершенно без энтузиазма; былой энтузиазм по этой части я несколько порастратил. Но знаете что. Ей понравилось. Да-да, я в курсе, что все мужики, которые поколачивают баб, говорят, что тем это нравится. И я никогда не мог понять, зачем они пытаются вешать эту лапшу. Мне всегда было кристально ясно, что бабам, которых я бил, это ни капли не нравилось. Если б им это было в жилу, на хрена тогда, спрашивается, их бить? Они терпеть этого не могут, и каждый раз потом приходится из кожи вон лезть, цветов покупать до дури и клятвенно обещать, что больше — ни-ни. Может, мне просто не те бабы под горячую руку попадали. Некоторым это действительно нравится. Нынче в любой области человеческой деятельности найдутся свои энтузиасты. Лесбии это понравилось. Точно могу сказать. Откуда я знаю? Дело в том, что когда она стерла запись (я уже крепко держал ее за горло), то призналась, что любит сильных мужчин, и попыталась затащить меня обратно в койку.

  129