Особенно,... 
70 
Замечательная система. Работает как часы. Мы с Селиной моментально находим общий язык. Селина же все понимает. В двадцатом веке она как рыба в воде. Настоящий городской ребенок. Когда мы в постели, разговор иногда заходит о... Занимаясь любовью, мы часто говорим о деньгах. Мне это нравится. Люблю сальности.
Не спалось. Сна ни в одном глазу, хоть ты тресни. Зато Селина спала как убитая. Это у нее тоже хорошо выходит, соня она первостатейная, с детской такой улыбочкой.
Я вылез из кровати, прошлепал на кухню в своей кургузой ночной рубашке и плеснул себе выпить. Огляделся в поисках улик. Когда я приехал из аэропорта — вчера, плюс-минус неделя, — то квартира показалась мне какой-то встрепанной, не до конца обжитой, как будто уборщице не дали завершить свой труд или снова успели напачкать. На столе стояли цветы, зато в корзине для белья — ни одной пары трусиков. В холодильнике было свежее молоко, зато в чайнике — совсем дохлая заварка, а ведь Селина у нас знатная чаевница. С чаем она очень разборчива и нередко таскает пачку в своей сумочке... Она меня ждала. Я это сразу понял по ее волнению, наигранному, чересчур драматичному. «Где ты была?» — спросил я. «Здесь!» — воскликнула она, весело мотнув головой. "Откуда ты знала, что я прилетаю? " «Ничего я не знала», — твердила она. А я никому не говорил, что возвращаюсь, даже Элле Ллуэллин, никому. Ладно, фиг с ним, подумал я и попробовал тут же завалить Селину в койку, с корабля на бал. Мне было охота поскорее восстановиться во владении. Она позволяет мне какое-то время поваландаться с ней, не скупится на эти притворные ахи-вздохи, до которых, как прекрасно знает, я весьма охоч, и обещает в полной мере проявить свой необузданный, Богом данный талант — как вдруг трубит отбой, скатывается с постели, оправляет платье, приглаживает волосы, переодевает туфли, припудривает носик, выпускает изо рта мой прибор и требует ленч.
Мы отправляемся в «Крейцер». Я обжираюсь и упиваюсь так, будто сегодняшний день — последний. Сказать нам особо нечего. Да и как тут задашь каверзный вопрос, когда тебя ведут на четвереньках вверх по лестнице. Еще чего не хватало, чтобы я ей суфлировал. Меня слишком пугает перспектива землетрясения или ядерной войны, или инопланетного вторжения, или Судного дня — что они встанут между мной и заслуженной наградой. Ничего вы не добьетесь от Джона Сама, кроме светского трепа, лести и визгливых требований налить еще. Ополоснув рот чем покрепче, чтобы зубы не ныли, я мчусь домой и оставляю «фиаско» посреди улицы. К этому моменту я уже всемогущий кудесник жратвы и бухла, приворотного зелья и любовных чар. Селина заходит в спальню с низко опущенной головой. Оглушительно крякнув, жарко пыхнув, я расстегиваю ремень.
...С кофейного столика я взял стопку почты и сдал себе конверт снизу. Тот содержал перечень моих банковских счетов, я сразу его узнал — с характерной коричневой виньеткой и сургучной печатью, словно запекшаяся кровь. Разумеется, теперь банковский счет уже не мой. Теперь это совместный банковский счет. Половина его принадлежит Селине — чтоб укрепить ее достоинство, самоуважение, помните? Я взломал печать большим пальцем. И перечень был, вот не сойти мне с этого места, длиной в три страницы! Среди лаконичных пунктов дебетовой стороны — «Ю-Эс Эппроуч», «Виноферма», доктор Марта Макгилкрист, газ, «Крейцер», «Махатма», «Транс-американ», опять «Виноферма»— теперь толпилась целая армия новых селининых партнеров родом из времен оных. Ну и компания! Можно подумать, что когда Селине приспичит потратиться, она зависает в Трое или Карфагене: «У Зевса», «Голиаф», «Амариллис», «Афродита», «Ромео и Джульетта», «Ромул и Рем», «Элоиза и Абеляр»... Я с самого начала подозревал,, что Селина тратит все деньги на массаж, парикмахеров и нижнее белье, — но это еще когда с деньгами у нее было туговато. Наиболее предательски смотрелся единственный пункт на кредитовой стороне — две тысячи фунтов, с авансового счета. Жаловаться, пожалуй, не на что. Так мы и договаривались. Таково наше джентльменское соглашение. Но в том-то вся и беда с этим достоинством и самоуважением — они в такую чертову уйму денег обходятся!..
Так вот, теперь я один из безработных. Чем мы занимаемся целый день? Сидим на крылечке или топчем тротуары, группами и поодиночке. Тротуары — как бесшвейные ковры после изуверского кутежа с тошнотворным бухлом и суррогатной жратвой; можно подумать, вчера небесная канцелярия весь вечер топила свое горе в вине, а потом в полном составе блевала с высоты тридцать тысяч футов. Мы сидим, нахохлившись, в парках, окруженные плебейскими цветами. Ничего себе (думаем мы), как медленно жизнь-то течет. Я вырос в шестидесятые, когда возможностей было море, подходи — бери. А нынешняя молодежь разлетается из своих школ, и куда? Никуда, попросту на хрен. Молодежь (и это видно по их лицам), прикинутые под стегозавров горемыки, никчемушники с петушиными гребнями, они выработали подходящую реакцию на все это — а именно никакую. Им все пофигу. Очередь за пособием начинается прямо с детской площадки. Уличные беспорядки — это их игры и танцы, весь Лондон им — гимнастический зал. Другие же тем временем повсюду копят жизнь. Деньги так близко, буквально рукой подать, но все на другой стороне — вы только и можете, что прижать лицо к стеклу. В мое время, если хочешь, можно было просто забить на учебу, податься хипповать. Деньги и об этом позаботились — теперь податься некуда. От денег не укроешься. Теперь от денег укрыться негде. Так что иногда, когда ночи жаркие, деньги бьют витрины и хватают, что плохо лежит.
70 
