Особенно,... 
60 
Я долго искал слова, прежде чем ответиты.
— Не надо, Ирина…
— Спасибо, — прервала она меня и встала. — Я поняла.
— Ирина! — воскликнул я. — Ведь вас любит Григорий! Неужели вы не чувствуете это? Он верит в вас. Верит, что и вы полюбите его.
Она молчала. И я понял, что все мои слова ни к чему.
Она стояла неподвижно. Я протянул ей руку, она не подняла свою.
— Попросить Жильцова, чтобы он пришел и запер дверь за вами?
— Не надо, — едва слышно сказала Ирина. — Ведь я здесь… почти дома…
…Я шел по дороге и видел перед собой Ирину. Мне казалось, что она так и стоит, неподвижно стоит посреди той пустой комнаты, населенной воспоминаниями, освещенная тусклым светом керосиновой лампы.
Потом я вспомнил, что должен еще попрощаться с Кондаковым, дождался приближающегося автобуса, курсирующего между поселком и нашим строительством, остановил его, подняв руку, и поехал на комбинат.
12
«Зачем я иду туда, зачем?»
Нет, когда я садился в поезд, у меня не было сомнений в том, что я узижу ее.
Уже тогда, когда я решил ехать в отпуск через Москву, я знал, что пойду к ней. Я должен был увидеть ее. Я не знал, что это будет жить так долго. Жить, несмотря на все, что произошло. Был момент, когда мне казалось, что все кончилось. Пустая, брошенная комната, и обрывки бумаг на полу, и голая, без абажура, лампа на длинном шнуре, и с ночи опущенные шторы на окнах, и то письмо на столе — все вто еще было свежо в моей памяти. Ее слова еще звучали в моих ушах. Боль и обида не успели остыть. Но потом все изменилось. Я снова стал думать о ней. Не мог забыть. Я убедил себя в том, что все можно вернуть, исправить, что викой всему были Крамов, и снега, и метели, и дьявольски трудная жизнь, и моя непомерная требовательность, стремление возложить на плечи Светланы такую огромную тяжесть.
Я стал верить в то, что, не видя рядом с собой Крамова, не слушая его уговоров, она снова нашла себя, стала такой, какой была прежде.
Да, она не писала мне ни разу, если не считать тех строк в письме к Кондаковой. Что ж, это понятно: она всегда была самолюбива, ей трудно признать свою вину, сделать шаг к примирению.
Но те строчки в письме, том самом письме, которое я чуть не выбросил не прочитав, разве они не подтверждают, что она помнит обо мне?.. Помнит, помнит! И разве в них не звучало раскаяние, пусть тихо, почти неразличимо для всех, кто не знает Светлану, ее гордость, ее прежнюю уверенность в своей правоте?.. Да, у нее не хватало сил признать, что она поступила неверно, жестоко, наперекор всему, во что верила, чем до сих пор жила. Но в тех строчках я прочел то, что не разглядел бы никто другой: она по-прежнему любит меня.
Поезд привез меня на Северный вокзал около пяти часов вечера. Я остановился в гостинице «Украина», новой, сверкающей паркетом, хромированным металлом, зеркальными стеклами дверей, свежими красками. Я видел снимки этой недавно построенной гостиницы в газетах и еще в Тундрогорске решил, что буду шить обязательно в ней.
А потом я пошел туда…
Светлана жила на Боровском шоссе.
Боровское шоссе? Где это может быть? Я знал много московских шоссе: Ленинградское, Энтузиастов, Рязанское и еще несколько. Но Боровское? Первый раз встречаю такое название. Какой это район Москвы? И как туда проехать?
Я медленно шел, отыскивая милиционера. Мне нужен был милиционер с полевой сумкой на поясе. Только такой. В первые месяцы моей жизни в Москве мне приходилось часто обращаться к милиционерам, чтобы узнать тот или другой адрес. Я всегда получал нужную справку, когда находил милиционера с сумкой. В ней хранится адресная книга. Там указаны все районы, все улицы, все главные учреждения Москвы. Мне повезло. У первого же милиционера на ремне висела толстая темно-коричневая полевая сумка.
Я подошел, извинился и, представляя себе, как долго будет милиционер переспрашивать меня, а потом копаться в своей книге, отыскивая никому не известное шоссе, спросил:
— Мне нужно узнать, где находится Боровское шоссе. Боровское или БороЕскбе.
— Юго-Западный район, — автоматически и даже не дотрагиваясь до своей сумки, ответил милиционер. — Четвертый троллейбус, автобусы. — сорок седьмой, одиннадцатый и сто одиннадцатый. Ясно?
Он козырнул.
— Ясно, — пробормотал я не очень уверенно и отошел.
«Юго-Западный район», — медленно повторил я про себя, когда остался один. Да, эти слова были мне знакомы. Перед моим отъездом из Москвы они все больше и больше входили в разговорный и газетный обиход. Никто никогда не различал районы Москвы по странам света. Где восточный район? Где северный? Об этом никто не задумывался. Новый район сразу получил географическое название. Так… значит, Юго-Западный…
60 
