В комнате стало тихо.
— Что ж, — спокойно и как бы подводя итог разговору, заметил Трифонов, беря с табуретки свое пальто и накидывая его на плечи, — в некоторых случаях можно и так… — И без всякого перехода продолжил: — Часть бетонщиков в туннеле потребуется. Работать будете с полной нагрузкой. Остальные могут пойти на курсы. Через полтора месяца получат вторую профессию — бурильщика. Захотят — породу будут бурить, штанги устанавливать, захотят — дома строить. В этом месяце в одном Тундрогорске будет шесть новых корпусов заложено. Из вопросов, значит, был только один — Чурин его задавал. Я так полагаю, что ему уже отвечено.
Трифонов посмотрел на Чурина, безуспешно пытавшегося высвободить руки, обвел взором окружавших его людей и сказал:
— Спасибо, товарищи.
…Мы расстались с Трифоновым поздно вечером, договорившись о том, что Павел Харитонович завтра же поставит перед горкомом вопрос о поведении Полесского.
Но Полесский опередил нас.
На другой день в газете «За Полярным кругом» появилась заметка, озаглавленная: «Рабочие ждут ответа».
Вот что в ней было написано:
«На «Туннельстрое» пренебрежительно относятся к нуждам рабочих. Их зарплата падает. Причины в производственных неполадках, в результате которых рабочие не по своей вине не выполняют плана.
Фактов бюрократического отношения к нуждам рабочих у нас достаточно.
Известно, что наша Коммунистическая партия начала сейчас решительную борьбу со всеми этими извращениями. Именно эта борьба — мы возвращаемся к факту, изложенному в начале заметки, — помогла рабочим «Туннельстроя», чьи законные интересы возмутительно игнорировали, ПОТРЕБОВАТЬ обеспечения своих прав. Конфликт на «Туннельстрое» еще не разрешен. Но в наше время мы не сомневаемся в его исходе».
Подписи не было.
Я перечитал заметку. Она было хитро составлена. Прямо-таки «благословляла» Чурииа.
«Полесский! — сказал я себе, — Это его почерк! От задушевных разговоров «с глазу на глаз» он исподволь переходит, так сказать, в наступление. Я был прав. Он не только «комнатный оратор», он прожженный демагог и склочник».
И вдруг он показался мне человеком, вынутым из нафталина. Плохим спизшимся актером, разыгрывающим какую-то старую, провалившуюся и снятую с репертуара пьесу. Мне стало смешно и гадко, когда я подумал об этом.
4
…Совещание у Кондакова прошло вяло. Я просто не узнавал нашего директора: так он изменился. Он весь как-то обмяк, будто из него вынули стержень, на котором держалось его грузное тело.
Он слушал мой рассказ о совещании в главке и о принятом решении с пассивным, но явным неодобрением. Казалось, он молчаливо говорил мне: «Ну, давай, валяй, крепи свод туннеля своими штангами, если есть такое разрешение, но меня оставь в покое. Не до того мне…»
Ни к какому решению не пришли. Впрочем, это и не входило в цель совещания. Оно собралось лишь для того, чтобы выслушать мою информацию, принять ее к сведению и условиться о технических деталях.
После совещания я вышел на улицу и некоторое время стоял, размышляя. Мне надоела вся эта канитель. Я хотел действовать, делать что-то реальное, осязаемое…
Надо немедленно приступить к изготовлению штанг… Но как? Где?.. Очевидно, в ремонтно-механических мастерских. Значит, надо идти туда.
Ремонтно-механические мастерские обслуживали все хозяйство комбината: рудники, обогатительную фабрику, железнодорожный путь и наше строительство. Начальником мастерских был инженер Гурин, по прозвищу «Зашиваюсь». Таким словом он обычно отвечал на вопрос: «Как дела?»
У Турина — энергичного, хотя и несколько суматошного человека — были основания злоупотреблять этим неблагозвучным глаголом: объем технических работ был давно уже не под силу мастерским, созданным много лет назад, когда рудничное строительство здесь только начиналось. Поговаривали о строительстве на базе существующих мастерских небольшого механического завода; вопрос о нем обычно возникал на всех партийных и профсоюзных собраниях. Но Кондаков тогда, как правило, отвечал, что «вопрос поставлен», «имеется положительное мнение», «сама жизнь подсказывает» и «нет сомнения, что в ближайшем будущем…». Затем брал слово Гурин, говорил, что мастерские «зашиваются», что «так больше продолжаться не может», требовал «положить этому конец». Но дело с мертвой точки не сдвигалось.