Доктор Кристиан начал расхаживать по сцене, что вызвало переполох среди операторов, которые не могли угадать, куда в следующий момент повернуть камеру. Но его это не волновало.
– Нет, мы не Божьи дети. Во всем – кроме разве что физиологии – мы принадлежим самим себе. Бог дал нам не законы, а возможность создавать себя самим. Все, что ему надо от нас, – чтобы мы пришли к нему. Он терпеливо ждет. Ждет, когда мы преодолеем все препятствия, которые создает не Он, а мы сами. Наш мир – это наш мир. Бог вручил его нам! Неужели вы верите, что Бог претендует на какую-то собственность? Не обвиняйте Его в своих несчастьях и не воспевайте Его. Мне нравится думать, что после нашей смерти лучшая частица из нас возвращается к Богу. Не та, которую мы называем «Я», а та, частица божественного, которая постоянно с нами: наша одинокая душа. Трудно объяснить, но верю, что эта-то крохотная частица поддерживает меня на моем пути. Я принимал участие в сотворении этого мира. И несу ответственность за то, каков он, и все люди – тоже в ответе за его совершенства и несовершенства.
– А книга? – прокричал со своего стула Боб Смит, еще не вполне пришедший в себя после того, как его шоу свернуло с наезженной колеи.
Доктор Кристиан остановился и, повернувшись к Бобу Смиту, посмотрел на него сверху вниз. Ноздри его раздулись, и грим на лице стал заметен, словно на человека напялили маску, и теперь в прорезях ее яростно сверкали глаза.
Окрик вернул Кристиана на землю.
– Книга, – повторил он. – Какая книга? Ах, книга! Я назвал ее «Божье проклятие». Это ключевая фраза стихотворения Элизабет Браунинг. Волнующие слова. Слова Библии. Там говорится о разрыве между Богом и Человеком, когда последний был изгнан из Эдемского сада. Человек ушел оттуда, и в ушах его звучало Божье проклятие. Бог обрек человека метаться между злом и добром, между жизнью и смертью, в муках рожать детей своих, жить трудом. Само стихотворение написано как гимн труду. «Трудись… для Бога. Его проклятие – дар лучший, нежели благословение».
– Это мое личное мнение, но мне кажется, что все эти мифы, легенды, старейшие части писания, включая Книгу Бытие, иносказательны, сложены специально для того, чтобы истолковать их как аллегории. По-моему, Бог, прокляв нас, подарил нам самих себя, полную ответственность за свою общую судьбу и наши личные судьбы. Как хорошие родители отделяют своего выросшего сына и дают ему надел, так и Он нас отделил от себя, чтобы мы следовали своим собственным путем под своим собственным небом.
Человек появился очень давно, гораздо раньше, чем история, которая описывает, как пришли и прошли ледниковые периоды. Тысячелетия разворачивались перед человечеством, как свитки, испещренные письменами, а мы, нынешние, едва знаем, что говорилось в пяти из них. Теперь мы стоим на пороге нового тысячелетия. Лицом к лицу со старыми проблемами. И с новыми тоже. Существуют, как прежде, добро и зло. Зато наши предки и представить себе не могли, что когда-нибудь рабочих мест будет мало и труд сделается привилегией немногих. Люди сейчас готовы платить за то, чтобы не получить работу. Предки не ведали, что нам придется страдать не из-за непослушания или болезней, а из-за того, что дети стали редкостью. Все наше стремление к бессмертию сосредоточивается в одном-единственном ребенке. Даже победителям лотереи, которая проводится Бюро по Рождению Второго Ребенка, лишь немногим легче.
Кое-кто из слушателей придвинулся поближе к сцене, чтобы слышать, как доктор Кристиан выражает сочувствие семьям, которым повезло завести второго ребенка. Боб Смит, тоже имевший двоих детей, но, не задумываясь о последствиях, с радостью пополнил бы семью еще одним наследником, вдруг почувствовал, что готов полюбить этого странного, запоминающегося человека. И даже простить то, что тот сотворил с его шоу.
– Невроз тысячелетия – это потеря уверенности в настоящем и надежды на будущее. Это постоянное ощущение собственной бесполезности, отсутствие цели в жизни. Это беспричинная и бесплодная ярость, направленная на самих себя. Это депрессия, часто ведущая к самоубийству. Это апатия. Это отсутствие веры в Бога, в страну, в самих себя. Большинство из нас – а средний возраст американца сейчас превышает сорок лет – оглянувшись назад, увидит ту пору, когда нас раздражали даже незначительные ограничения свободы. Оглянуться и понять, что счастлив многим пожертвовать, лишь бы вернуться в те времена. Увы, невроз тысячелетия – не только потеря надежды на будущее и уверенности в настоящем, но и еще любовь к прошлому. Ибо кому по сердцу жить в нашем сегодня?