— Если кто и угрожает моей жизни, так это вы, — заявил Гарп Роберте; зато Хелен была счастлива, что Роберта с ее реакцией бывшего правого крайнего в минуту опасности, пусть и мнимой, оказалась рядом.
Из-за вывихнутой ноги Гарп не мог бегать еще две недели, и он стал писать. „Книга отцов“ была одной из тех трех идей, которые он с таким блеском развернул перед Джоном Вулфом вечером накануне отъезда в Европу. Роман будет называться „Иллюзии моего отца“. А поскольку отца-то приходилось выдумывать, Гарп почувствовал наконец в себе искру чистой фантазии, что когда-то вдохнула жизнь в его повесть „Пансион Грильпарцер“. Многие годы после нее он плутал кривыми путями. Его выбивали из колеи, как он говорил теперь, „случайности и утраты каждодневной жизни“, которые, естественно, служат причиной душевных травм. И вот он снова в седле. Казалось, нет предмета, не подвластного его перу.
„Мой отец хотел, чтобы мы жили лучше, — начал Гарп, — хотя сам не мог бы сказать — лучше по сравнению с чем. Думаю, он вообще не понимал жизни, и все-таки хотел, чтобы она стала лучше“.
Как и в первой повести, он создал вымышленное семейство, придумал братьев и сестер, тетушек и злого дядьку со странностями и снова ощутил, что он писатель. Его радовало, что сюжетная канва прорастает живой тканью.
По вечерам Гарп читал свой роман Эллен Джеймс и Хелен. Иногда с ними засиживался Данкен, порой и Роберта оставалась к ужину и тоже слушала.
В Гарпе вдруг открылась удивительная щедрость. Он требовал оказывать помощь всем женщинам, обратившимся за поддержкой в Фонд Дженни Филдз. Попечительский совет приходил в отчаяние, а он невозмутимо говорил: — Не сомневаюсь, эта женщина говорит правду. У нее такая трудная жизнь. Что, разве у нас нет денег?
— Не будет, если так мотать их, — протестовала Марши Фокс.
— Вылетим в трубу, если не будем более строго отбирать просительниц, — вторила ей Хильма Блох.
— Мы — вылетим в трубу? Как это может быть?! — возмущался Гарп.
По мнению совета, с Гарпом что-то случилось. Чем объяснить, что он в одночасье превратился в мягкотелого либерала, для которого зла в мире не существует. Только Роберта была с этим не согласна. Переполненный рождающимися в воображении печальными историями, сострадая выдуманной семье, Гарп как бы перенес сострадание и на живых людей.
Годовщина гибели Дженни Филдз, внезапной смерти Эрни Холма и Стюарта Перси пролетела для Гарпа незаметно — так его захватил творческий азарт. Подошел спортивный сезон. Хелен давно не видела его таким увлеченным, таким неутомимым и сосредоточенным. Перед ней снова был тот уверенный в себе Гарп, который покорил ее в юности. Ей стало так не хватать его, что она плакала, оставаясь одна. Это случалось довольно часто, ведь Гарп разрывался теперь между спортивным залом и письменным столом. Хелен почувствовала вдруг, что безделье ее затянулось, и она согласилась преподавать в Стиринге, ей тоже захотелось снова испытать это удовольствие — рождение в голове собственных идей.
Хелен научила Эллен Джеймс водить машину. Эллен ездила теперь дважды в неделю заниматься литературным мастерством. Гарпу нравилось поддразнивать ее: „Два писателя в одной семье — не слишком ли много?“ Домашние не могли нарадоваться, видя его хорошее настроение. И Хелен, вернувшаяся к любимой работе, стала спокойнее. Но в „мире от Гарпа“ кто счастлив вечером, утром может повстречать смерть.
Потом они часто говорили — вся семья, включая Роберту, — какое все-таки счастье, что Гарп увидел рождественское издание „Пансиона Грильпарцер“ с иллюстрациями Данкена Гарпа. Успел увидеть до того, как свирепый „Прибой“ пришел за ним.
19 ЖИЗНЬ ПОСЛЕ ГАРПА
Он любил эпилоги, если судить по „Пансиону Грильпарцер“.
„Эпилог, — писал Гарп, — нечто большее, чем просто подведение итогов. В сущности, эпилог, суммируя прошлое, предупреждает о будущем“.
В тот февральский день Хелен слышала, как он шутил за завтраком с Эллен Джеймс и Данкеном. У него явно не было никакого дурного предчувствия. Хелен искупала маленькую Дженни Гарп, присыпала ее детской пудрой, смазала головку, подстригла крохотные ноготки на пальчиках и наконец всунула в желтый костюмчик, который когда-то носил Уолт. До Хелен доносился запах сваренного Гарпом кофе и голос мужа, торопившего Данкена в школу.
— Ради Бога, Данкен, только не эту шапку, — говорил Гарп. — Она и воробья не согреет. На улице минус двенадцать.