41 
Порой Бенет ловил себя на том, что испытывает нечто вроде ревности. Тим уже несколько раз закидывал удочку насчет летнего домика в Таре, говорил, какой он симпатичный, и спрашивал, нельзя ли Джексону в нем поселиться. В сущности, они ведь понятия не имели, где живет в Лондоне бедняга Джексон и не бродяга ли он. Бенет отвечал уклончиво.
По мере того как время шло и Тим становился все более беспомощным, Бенет все чаще думал о странном желании дядюшки видеть Джексона хозяином летнего домика. И хотя становилось очевидно, что Тим умирает, к горю Бенета примешивалось нечто вроде мелочного раздражения. Его страдание омрачалось еще одним обстоятельством: он желал быть с Тимом наедине, когда придет последний дядюшкин час, ему невыносимо было представить, что Тим, умирая, сожмет руку Джексона.
И в конце концов этот момент настал. Было около трех часов утра. Бенет, как всегда, лежал на матрасе, расстеленном на полу рядом с дядюшкиной кроватью. Он не спал, прислушивался к бормотанию Тима, напоминавшему сонный щебет птицы. Потом Тим коротко вскрикнул и мучительно застонал. Бенет вскочил и присел на край широкой кровати. Каким-то образом он понял, что Тим уходит. Дядя лежал, как обычно, на спине, обложенный горой подушек. Через некоторое время он пробормотал нечто неразборчивое: явно хотел что-то сказать, но не мог — лишь смотрел на Бенета умоляющим взглядом, шевелил губами и таращил глаза, в которых таился страх. Из его горла вырывались сдавленные звуки, потом он произнес что-то вроде «О!».
Склонившись, Бенет поцеловал его в лоб, поймал беспомощно шарившую по одеялу тонкую руку, поднес к губам и тоже поцеловал.
— Милый, дорогой Тим, — сказал он, — я так люблю тебя. — Ему с трудом удавалось держать себя в руках. — Дорогой, не бойся, — сказал он. — Я люблю тебя больше всего на свете, я люблю тебя — покойся с миром, милый, милый мой.
Он старался сдерживать слезы. В широко распахнутых глазах Тима застыл ужас. Бенет взял другую его тонкую руку, на которой, казалось, не осталось ничего, кроме обвисшей кожи, и повторил:
— Сердце мое, дорогой мой, не бойся, я люблю тебя, покойся с миром, родной, родной мой.
Ставшие в самое последнее время редкими и совершенно белыми волосы Тима, рассыпавшись по подушке, напоминали нимб. Бенет ощущал, как в отчаянии трепещут дядины руки. Отведя от него горестно-ищущий взгляд, Тим произнес что-то, чего Бенет не разобрал, потом, внезапно сделав безуспешную попытку сесть, закричал:
— Я вижу! Я вижу!
Это были его последние слова, вырвавшиеся с последним вздохом.
Когда Бенет склонился к нему, чтобы успокоить, он понял, что дядя мертв. Тим лежал с широко открытыми глазами, но душа его уже отлетела. Отлетело все, отлетел Тим. Бенет зарыдал. Он отошел от кровати, ничего не видя от слез, и открыл дверь. Джексон стоял на лестничной площадке. В порыве общего горя они обнялись, потом разомкнули руки и замерли друг против друга, печально стеная. Уже тогда у Бенета сложилось ощущение, что в те бесценные и трагичные минуты, когда он сидел подле умирающего Тима, Джексон осторожно открыл дверь.
На похороны дядюшки Тима пришло огромное количество людей. Многих Бенет не узнал, почти все плакали. Отпевал Тима Оливер Кэкстон. Прах дядюшки — покойный завещал кремировать его тело — был развеян в церковном дворе. Знакомые и незнакомые люди подходили к Бенету выразить соболезнования. Он, что-то произнося скороговоркой в ответ, плакал. Джордж Парк, весь в слезах, похлопал его по руке. Никакого поминального действа не предполагалось — Бенет пожелал остаться один. Милдред, Оуэн, Анна — все его лондонские друзья тактично удалились. Эдвард был в отъезде. Девочки с матерью пребывали в Канаде. Бенету предстояло написать им и множеству других людей, которые еще ничего не знали. О боже!
Он долго сидел, обхватив голову руками, потом встал, походил, сел снова. Солнечный свет был ему ненавистен, он задернул шторы в гостиной. Когда он возвращался, ему показалось, что он заметил фигуру, появившуюся из холла. Бенет остановился как вкопанный — он ведь совершенно забыл о Джексоне — и пробормотал что-то в раздражении. Джексон чуть приблизился. На нем был темный костюм, темными казались его лицо и вся фигура. Он что-то тихо сказал.
— Что? — переспросил Бенет и тут же добавил: — Разумеется, я расплачусь с вами. Расплачусь теперь же.
Ему хотелось одного — чтобы Джексон ушел, ушел навсегда.
41 
