84 
Симон поднялся в темноте, направился в ванную и, трагически жестикулируя, глоток за глотком выпил подряд два стакана воды, затем зажег свет и искоса взглянул в зеркало. Его взору представилось мрачное некрасивое лицо, с мягкими чертами, с глазами цвета незабудки, с кожей мертвенного оттенка, который не мог скрыть даже загар, с губами, лет двадцать назад казавшимися чувственными. Лет двадцать назад, когда его больше всего интересовало кино, а затем футбол! Это лицо, которому он позволил появиться лишь в одном из своих фильмов, да и то как лицу третьестепенного персонажа (между прочим, мужчины, обманутого женой, презираемого начальником, бестактного человека и мужлана). Какое безумие, какая глупость одолели его, когда он вообразил, что Ольга может полюбить это лицо? Как она вообще терпела, что он прижимал свое лицо к ее лицу? Как она могла запускать свои пальцы в его уже начавшие редеть волосы? Как она терпела, что на ее хрупкое, изящное, мускулистое молодое тело наваливалось его, Симона, тело, пропитанное спиртным и набитое сандвичами, проглоченными в спешке, тело, мускулы которого стали дряблыми, так и не сформировавшись, а живот отяжелел из-за сидения за рулем. (И тот факт, что его старую «Симку» заменил «Мерседес», ничего по сути дела не меняет.) Ах! Он далеко не так красив, как другие мужчины на судне: очаровательный Жюльен, и великолепный Андреа, и красавец Эрик… Это дерьмо, этот мерзавец, этот красавец Эрик.
Симон достал упаковку снотворного и принял одну таблетку. Проглотив ее, он высыпал на ладонь все остальные, казалось, размышляя, не оглушить ли себя, приняв их разом. Но он прекрасно знал, что на подобное решение неспособен. И он этого вовсе не стыдился – совсем наоборот.
В Картахену прибывали вечером, но на рассвете пошел дождь. «Нарцисс» выплыл из ночи под серо-стальное небо, низко нависавшее над морем того же тона, воды которого казались липкими, тяжелыми. Казалось, будто весь мир увяз в этом сером цвете и «Нарцисс» никогда оттуда не выберется. Сегодня пассажиры, пожалуй, не станут веселиться, думал Чарли, ранним утром прохаживаясь по коридорам класса люкс и поправляя галстук. Чарли был облачен в блейзер красновато-коричневого цвета с золотистым отливом (безусловно, потрясающим, но строгим, особенно если сравнить с костюмом из бежевого китайского шелка, который был на нем накануне). Внезапно он с изумлением услышал раскатистый, громкий смех Дориаччи, хрипловатый после бессонной ночи, смех могучий, безусловно, способный разбудить всех тех пассажиров на этой палубе, которые не имели огромной каюты в качестве естественной защиты, подобно Гансу-Гельмуту Кройце. Как этот несчастный способен спать, задал себе вопрос Чарли, замедляя шаг. Да и спит ли он вообще?.. Быть может, он проводит бессонные, изнурительные ночи, и лишь страх мешает ему жаловаться. После инцидента, произошедшего в первый день круиза, Ганс-Гельмут, маэстро, был с Дориаччи весьма мил. Что касается Фушии, то ветеринар, с которым консультировались в Порто-Веккио, должно быть, правильно понял свою задачу, ибо благодаря его таблеткам собака беспробудно проспала два дня. Второй взрыв смеха заставил Чарли остановиться и украдкой оглянуться: Элледок находился на своем командном посту уже целый час, наблюдая за тем, чтобы корабль не отклонился от курса, и избегая несуществующих препятствий; это давало Чарли время и возможности… И Чарли вернулся назад, наклонился и приложил ухо к двери апартаментов Дориаччи, испытывая стыд и дрожа от удовольствия в одно и то же время.
– И что? И что?.. Мельничиха, в конце концов, не захотела платить за гостиницу?.. Невероятно!.. – восклицала Дориаччи.
За этим последовал звук, заставивший подскочить Чарли, который не сразу сообразил, что это не удар по щеке бедняги Андреа, а шлепок по ляжке Дивы.
– Ну, это было не совсем так, – прозвучал голос Андреа. («Какой молодой голос, до чего же молодой! Какая жалость…» – подумал Чарли с гордостью и отчаянием.) – Она заявляла, что ей официально предоставили апартаменты, в то время как она заказывала однокомнатный номер, и т. д. Хозяин подтвердил. Меня она взяла в свидетели… Собрались все, вся гостиница: постояльцы, персонал… Я был красный как рак…
– Боже мой! Но где же ты выуживаешь подобных женщин? – в восторге воскликнула Дориаччи.
С годами у нее развилась привычка, лежа в постели с молодыми любовниками, расспрашивать их о своих соперницах. Это были одни и те же женщины шестидесяти лет и старше, которые делили между собой рынок молодых людей в Париже, Риме, Нью-Йорке и других местах. Этот рынок неуклонно сокращался из-за конкуренции педерастов, менее требовательных и в целом более щедрых, чем виконтессы и всякие там леди, вышедшие на охоту. Это были графиня Пиньоли, миссис Галливер и мадам де Бра, от которых к Дориаччи переходили молодые люди, или же, наоборот, от нее к ним. И вот этот молодой человек, такой воспитанный и, без сомнения, самый красивый из всех тех, с кем она встречалась в течение долгого времени, молодой человек, способный произвести фурор на упомянутом рынке, стоит только его туда ввести, говорит о Невере как некоем супер-Вавилоне, о поезде «Коралл», следующем по маршруту Париж – Сент-Этьен, – как о частном реактивном самолете, а о мадам Фаригё и мадам Бонсон, супруге торговца мукой и вдове нотариуса соответственно – как о Барбаре Хаттон… И сейчас, когда он рассказывает о приключениях жиголо, то не только не скрывает истинного характера своей деятельности, но еще и вспоминает всякие анекдотические случаи, даже если он оказывается в них довольно смешным или глуповатым. Да, странный молодой человек этот Андреа из Невера… И Дориаччи признавалась себе, что если бы ей было на тридцать, а то и на двадцать лет меньше, она бы охотно держала его при себе дольше, чем обычно, то есть поболее трех месяцев. Собственно говоря, он настойчиво добивался именно этого, и то, что выглядело бы отвратительно у почти всех «мальчиков» подобного рода, у него казалось милой инфантильностью. Более того, у Андреа обнаруживались черты, неожиданные для профессионала, ибо хотя он отнюдь не скрывал, что живет за счет собственного тела, начиная с пяти лет, причем исключительно за счет собственного тела, его бросало в краску, стоило Дориаччи сунуть стюарду чаевые, и она мысленно задавала себе вопрос, а как же он вел бы себя на твердой земле, где количество чаевых увеличивается стократно.
84 
