Особенно,... 
71 
Незадолго до Рождества Иеремия попытался положить конец светским развлечениям жены. Еще в ноябре Камилла заявила, что собирается пригласить шестьсот или восемьсот человек «на самый большой бал, который когда-либо устраивали в Сан-Франциско», как она с радостью объяснила. Взглянув на нее, Иеремия покачал головой:
– Нет.
– Почему? – В ее глазах полыхал гнев.
– На Рождество мы уедем в Напу.
Матери Камиллы не становилось лучше, а отец писал, что им пока не следует приезжать в Атланту.
Впрочем, Камилла не слишком беспокоилась о здоровье миссис Бошан. Она не скрывала, что не испытывает к матери теплых чувств. Она бы с удовольствием отправилась в Атланту, чтобы показать себя в роли светской дамы и утереть нос прежним недоброжелателям.
– В Напу? – воскликнула она. – В Напу? На Рождество? Ни за что!
Возможно, кто-нибудь другой, услышав такой ответ, сразу бы отступился, однако Иеремия был вылеплен из другого теста.
– Мне необходимо постоянно находиться на приисках. Их снова затапливает...
Недавно у Джона Харта погибло двадцать два человека из ста шести рабочих. Иеремия пришел ему на выручку, и Харт, который наконец смягчился, с благодарностью принял его помощь.
Камилла не дала мужу договорить:
– Можешь ехать в Напу один. Я останусь здесь.
– На Рождество? – Иеремия казался ошеломленным. – Я хочу, чтобы мы встречали его втроем.
– Кто? Ты, я и Ханна? Меня можешь вычеркнуть, Иеремия.
– Я имею в виду нашу дочь. – В приступе незнакомого отчаяния он схватил Камиллу за руку. – Или ты забыла, что у нас есть ребенок?
– Неуместное замечание. Я вижу ее каждый день.
– Когда? По пути в город, когда ее приносят из сада?
– Я не кормилица, Иеремия.
И тут Иеремию наконец прорвало:
– Ты и не мать. И не жена, если уж на то пошло. Кто ты вообще такая?
Услышав эти слова, Камилла ударила его по щеке, а он стоял и глядел на нее. Никто из них не двинулся с места. Их семейной жизни пришел конец, и они оба это понимали. Камилла заговорила первой, однако она не собиралась просить прощения у мужа. Несколько месяцев назад, когда у нее появился ребенок и когда ее держали в плену в Напе (так она выразилась), в ней что-то сломалось. Честно говоря, она так и не простила Иеремию за то, что он заставил ее родить Сабрину. Но это было еще не все. Ей хотелось участвовать в делах мужа, но она убедилась, что на рудниках в Напе для нее просто нет места. Это был чисто мужской мир, и Иеремия даже не разговаривал с ней о том, что там происходило. В свою очередь, она надеялась, что муж примет участие в ее бесконечных увеселениях, однако он не оправдал ее ожиданий, отказавшись появляться с ней в обществе, потому что светская жизнь всегда вызывала у него чувство неловкости. Увы, мечты Камиллы не сбылись. Она сделалась хозяйкой величественного дома Терстона, и это стало смыслом ее жизни.
– Я не поеду в Напу, Иеремия. Если ты решил встречать там Рождество, тебе придется сделать это одному.
Того, что пришлось испытать Камилле в тех местах, с лихвой хватит на всю оставшуюся жизнь. Напа вызывала у нее самые тяжелые воспоминания.
– Нет. Один я туда не поеду. – Иеремия грустно улыбнулся. – Я возьму с собой дочь.
И он сдержал свое слово. Восемнадцатого декабря Терстон посадил в экипаж Сабрину вместе с няней, и они уехали в Напу. В Сент-Элене их тепло встретила Ханна. Прошло целых два дня, прежде чем она поинтересовалась, почему с ним нет Камиллы, но Иеремия сразу дал ей понять, что не желает говорить об этом. Он очень переживал, однако его страдания сделались бы невыносимыми, узнай он, что Камилла все-таки устроила бал, о котором предупреждала мужа. Она разослала приглашения, ничего ему не сообщив, и Иеремия прочел о нем в газетах только спустя два дня. Он предположил, что Камилла обвинила его во всех смертных грехах и вместо того, чтобы провести рождественские дни с мужем и дочерью, предпочла им компанию подруг и нуворишей, выставлявших напоказ свои сомнительные достоинства. Такое окружение не вызывало в Иеремии энтузиазма, но Камилла была просто наверху блаженства, чувствуя себя светской дамой, двадцатилетней хозяйкой дома Терстона. Она изо всех сил старалась забыть о том, что в Атланте ее упорно не желали признавать аристократкой, что ее заставили стать матерью, и о днях, прожитых в ненавистной долине Напа. Камилла знала: если Иеремия вновь сделает ее беременной, она скорее покончит с собой, чем будет рожать. Она считала, что муж, который так бессовестно обошелся с ее телом, вполне заслуживает своей участи. Стоило Иеремии показаться ей на глаза, как Камилла тут же вспоминала каждую минуту выпавших на ее долю страданий, а Сабрина была живым напоминанием о девятимесячном аде. Легче было просто избегать мужа. Так она и делала, навсегда выкинув из сердца чувства, которые когда-то питала к Иеремии и которые могла бы питать к дочери.
71 
