125 
Наконец, я верю, что мы представляем собой единственную истинную моральную силу в этом физическом мире, являясь создателями этики и моральных представлений, и что мы сами должны быть столь же добродетельны, как боги, которых мы создали в прошлом, чтобы направлять нас.
Я верю, что благодаря нашим усилиям мы сумеем в конце концов создать рай на земле; и мы приближаемся к этому моменту каждый раз, когда любим, каждый раз, когда обнимаем любимого человека, каждый раз, когда решаем что-то создать, а не разрушить, каждый раз, когда ставим жизнь выше смерти и естественное над неестественным, определить которое нам дано в меру наших способностей.
Я верю также, что в конце концов мы учимся уму-разуму, пройдя через все ужасы и потери. Мы становимся мудрее, когда допускаем возможность перемен, верим в свободную волю и случайность; и благодаря вере в самих себя перед лицом опасности мы чаще делаем правильный выбор, нежели ошибаемся.
Ведь мы обладаем властью и славой, потому что способны на идеи и предвидения, которые в конечном итоге прочнее и долговечнее, чем мы сами.
Таковы мои убеждения. Вот почему я верю в свое толкование истории Мэйфейрских ведьм.
Возможно, оно не выдержит критики философов из Таламаски. Возможно, оно даже не войдет в досье. Но такова моя вера, чего бы она ни стоила, и она поддерживает меня. Умри я прямо сейчас, я бы не испытывал страха. Потому что не верю, будто там нас ожидает ужас или хаос.
Если вообще нас ждет там какое-то откровение, оно должно быть не хуже наших идеалов и нашей философии. Ведь природа обязательно должна включать в себя все видимое и невидимое, иначе она не оправдает наших надежд. То, что заставляет распускаться цветы и падать снежинки, должно содержать в себе мудрость и великую тайну, такую же непостижимую и прекрасную, как цветущая камелия или облака в небе, удивительно белые и чистые.
И если это не так, то мы все рабы чьей-то прихоти. И в наших гостиных спокойно могут выплясывать все привидения ада. И дьявол вполне реален. И в людях, которые сжигают других людей, нет ничего плохого. И можно творить все, что угодно.
Но мир слишком прекрасен для этого.
По крайней мере, он мне таким кажется, когда я сижу теперь на террасе, забранной сетками, в кресле-качалке, наслаждаясь тишиной после шумного праздника Марди-Гра, и пишу при свете далекой лампы, что висит в гостиной позади меня.
Только наша способность творить добро столь же прекрасна, как этот легкий южный ветерок, столь же прекрасна, как запах первых капель дождя, упавших на подрагивающую листву под тихий раскат грома где-то вдалеке. Дождь нежно ударяет по листьям – и вот уже сгустившуюся тьму пронизывают серебряные нити струй.
Возвращайся домой, Роуан. Я жду».
125 
