37 
Заставь-ка эту легкомысленную публику — сиречь актеров — двигаться на старинный манер. Вставать, садиться… ходить, и то надо учить. Генри устроил спецтренаж.
— Просто с души воротит! — возмущался он. — Глянуть на вас, так как будто вы все в джинсах!
— Да мы и вправду в джинсах, — донеслась до него чья- то реплика. Возразивший имел в виду, что, вот облачатся они в древние туалеты, сразу и преобразятся соответствующим образом. Но Генри эту точку зрения отмел.
— Молли! Ваша уважаемая маман всю жизнь твердила: «Не сутулься, выпрямись, не горбись!» Короче, будь комиль- фо. Так вот: будьте комильфо! Прошу вас!
И Молли, принудив себя мысленно выпрыгнуть из джинсов и весьма открытой футболки, забыв о забранных в хвостик по случаю жары волосах, представила себя затянутой в корсет и втиснутой в длинное платье с путающимся в ногах подолом. Генри мурыжил их два часа, как хрипун-капрал роту научениях. Встать! Сесть! Пройтись! Снова, снова и снова… Потешно, конечно, любоваться на народ в джинсах, кроссовках, футболках и всякой иной штучной дряни, изображающий светский раут XIX столетия.
— Если не отработаем сейчас, потом поздно будет, — объяснял на ходу целесообразность своего решения Генри. — Когда-то мы еще дойдем до костюмов…
У некоторых получалось лучше, у других хуже. Гаучо извинился, поклялся, что дома наверстает, и уселся в сторонке, внимательно следя за остальными. Лучше всего получалось у Билла Коллинза. Он скромно объяснил это тем, что пришлось ему таки поплясать в свое время — обучали его танцу, и в качестве первого требования приказали отвыкнуть от походки ломовой лошади. Сара, как и все остальные, следила, как Билл вышагивал по пыльным доскам церковного пола, и представляла его в щеголеватой форме с блестящими пуговицами. Его осанка и жесты, каждый его мизинец дышали достоинством, Билл изящно сгибался перед пустым стулом, принимал невидимую руку воображаемой дамы и чарующим жестом подносил ее напарфюмеренные пальчики к своим воображаемым лейтенантским усикам. Сара, как и все остальные женщины, восхищалась его наглой самонадеянностью и, стараясь справиться с участившимся сердцебиением, протестовала: эта красота и изящество — не шутка, они должны налагать какие-то обязательства, и в числе этих обязательств — не вести себя таким образом, не злоупотреблять ими. «Чья бы корова мычала, — ехидно вступал какой-то подсознательный голос.. — На себя оборотись». Да, верно, Сара вспомнила, как в свое время выступала по залу, несла себя, словно драгоценный сосуд, заполненный до краев еще более драгоценной жидкостью, как ловила взгляды, якобы не обращая на них внимания. Да она ли только? Любая юная самка, обнаружив свою силу, ведет себя так же. Еще с первобытных пещерных времен повелось. Да и в животном мире то же самое. Разве что какая-нибудь несчастная не понимает, чем располагает. Познавательное зрелище: мелкая посикушка лет тринадцати вдруг изумляется, когда беседующий с нею дедок (лет тридцати с небольшим) внезапно краснеет, заикается, нервно трет руки. Но затем до нее неизбежно доходит причина внезапных изменений, и она расправляет крылья и переполняется сознанием своей мощи. Воспаряет воздушным шаром… пока с течением времени этот шар не теряет излишний пар. Сморщивается наш шарик в кислую грушу и оседает в какое-нибудь лягушечье болото. Саре не хотелось занимать сознание подобными мыслями. К чему? Давно прошло. Итог можно подвести одним словом: «романтизм», ведь именно в этом недавно обвинил Сару Стивен.
Кроме того, ее стесняет Джойс. Своеобразный пояс целомудрия. С потерей «всего этого» она смирилась много лет назад. Сара слыла привлекательной. Как и Жюли, притягивала мужчин, всегда вокруг нее кто-то увивался, кто-то в нее влюблялся. Всё! Прошло! Баста! Никаких более переживаний, никаких находок — следовательно, никаких потерь. Она опустила взгляд на свое предплечье, открытое по причине жары. Сохранило форму, но усыхает. Вспомнила свое тело, каким оно было когда-то. Сравнила. Это теперешнее ее тело, в котором ей по-прежнему достаточно удобно, казалось, сосуществовало с прежним, юным, на манер эктоплазмы. Но ни к чему об этом думать. Хватит! — снова приказала она себе.
Но о Билле-то можно и подумать. Попробуй о нем забыть, вот он снова рядом. Они мило болтают о том о сем, чаще всего, разумеется, о нем, О его детстве, большая часть которого прошла в одной из добротных старых школ здесь, в Англии. Солидная семья среднего класса может позволить себе отдать ребенка в такую школу. Пришлось Биллу поучиться и в Штатах, в школе такого же уровня. Если его и обделили эмоционально, то никак не материально. Иногда каникулы мальчик проводил с обоими родителями, встречавшимися ради него. Развелись они в его раннем детстве. Семья не сложилась. Он много рассказывал о матери.
37 
