68 
Она свалилась на постель, заснула и проснулась в слезах.
В нормальную рабочую обстановку ее вернуло такси — не хотелось в такую жару идти пешком.
Она села под деревом. Подошел Генри. Поздняя музыка Жюли, холодная и возвышенная, хватала за душу.
— Боже, как прекрасно, — пробормотал Генри сквозь слезы.
— Странно, с какой легкостью мы поддаемся музыке, — отозвалась Сара, глаза которой тоже увлажнились.
Генри принял позу бегуна перед стартом: согнулся, полуприсел, зарылся пальцами одной руки в кучу опавших листьев, чтобы придать себе устойчивость. Он остановил взгляд на ее лице.
— Вы общаетесь с парнем, который с двенадцати лет практически ничего, кроме попсы, не слушал, мадам.
— И вы хотите сказать, что это вам ничуть не повредило?
— Как знать, что нам вредит, а что нет…
— Музыка может обострить эмоции.
— Вам виднее. — Он вскочил. — Спасибо, что пришли. Ценю. — И Генри унесся прочь.
Затем прошлись по более эмоциональной и куда менее отстраненной музыке первого периода, после чего под все тот же неумолчный аккомпанемент цикад вернулись к поздней. Прослушивание музыки Жюли в отрыве от эволюционной последовательности беспокоило, расстраивало, даже ранило, как будто певцы позволяли себе умышленный цинизм. В конце повторили песню:
- Я сказала: не жить мне, коль покинешь меня —
- Ты не слушал.
- Но, покинув меня, заберешь ты с собой мою жизнь.
Слово «жизнь» сбивало, скручивало свою ноту на блюзовый манер. Интересно, что музыка полуострова Индостан, Аравийского полуострова — вообще восточная — изобилует «скрученными» нотами, там «прямую» с трудом сыщешь. В нашей же музыке одна «гнутая» нота задевает струны сердца.
Репетиция окончена. Четверо вокалистов сбились в кучку под деревом, музыканты прячут инструменты. Какое-то время они удерживают в себе музыку, как будто стоя в рассеянном свечами полумраке. Женщины в свободных платьях, мужчины в голубых джинсах, отдающих лазоревыми одеяниями святых со средневековых религиозных картин. Но они выходят из тени деревьев и превращаются в прохожих с городского тротуара или с автобусной остановки, обменивающихся репликами о жаре, прохладном душе и охлажденных напитках. Их поджидает лимузин. За рулем парень, с которым они запанибрата. Он вскинул руку на спинку шоферского сиденья и улыбается певицам.
— Мадмуазель… мадмуазель… мадмуазель… — каждой из трех певиц, вкрадчиво, как и положено французу, лаская их глазами.
Не привыкшие к такому обхождению англосаксонские дамы жмурятся, как кошки, которых погладили, хотя и напоминают себе о неискренности этой показной вежливости. Водитель добавляет галантное «мадам…» в адрес Сары и дружески кивает Генри и контртенору. Он осаживает машину, лихо разворачивается, не переставая приговаривать:
— Voila… allons-y… il fait chaud… tres tres chaud…[9] — напоминая им, что просидел на жаре, их поджидая, и, хотя не в претензии на пассажиров, поскольку выполняет свой служебный долг, тем не менее. — Faut boire… Immediatement… Vite, vite![10]
Дико выплясывая, машина рванула по извилистой дороге и через десять минут остановилась на площади.
Вечерний свет, процеженный сквозь приблудное облако, выявил всю гамму фасадов, бело-пепельных, молочно-кофейных, жжено-сливочных, цвета слоновой кости и оленьего рога. Иссиня-белая стена «Прекрасной Жюли» вспомнила свою историю, просвечивая модуляцией штукатурки и раствором швов… Однако облако уползло своей дорогой, и стена вновь вернулась к безразличной ослепительной белизне.
Генеральную репетицию назначили на полвосьмого, еще при естественном свете. С освещением с самого начала возникали проблемы. Первая картина игралась в гостиной на Мартинике при светильниках, но вечернее солнце вызывающе сверкало струнами арфы. В программке указано: Мартиника, 1882 год. Вечер.
Хуже получилось с местами для зрителей. Для них предусмотрели три сотни стульев, часть которых предназначалась для приглашенных, по большей части для родственников французских участников спектакля. Английские, по счастью, оставили своих родственников дома. Но за час до начала все места оказались уже занятыми, а народ все прибывал. Между деревьями стояли местные жители и туристы, по большей части англичане и американцы. Такой популярности не ожидал никто, кроме Мэри Форд, которая во всеуслышание молчала: «А я вам говорила!!!» Жан-Пьер поцеловал Мэри руку, затем щеку, затем другую, и еще раз, и еще… И они протанцевали несколько па под аплодисменты труппы и части присутствующих.
68 
