47 
— Мисси ушла и оставила тебе записку. — Друсилла нахмурилась, не проявляя беспокойства:
— Ушла?
— Ушла! Она забрала всю одежду и наш саквояж.
Кожа на щеках у Друсиллы начала подергиваться, она вырвала записку у Октавии и прочла ее вслух, чтобы Октавия не истолковала что-нибудь неверно.
Дорогая мама, — было написано там. Пожалуйста, прости меня за то, что я ухожу, не предупреждая тебя, но, наверное, тебе лучше не знать, что я задумала, пока я сама не узнаю, получится это или нет. Я, вероятно, вернусь домой завтра или послезавтра, по крайней мере, загляну. Пожалуйста, не беспокойся. Я в безопасности. Твоя любящая дочь, Мисси".
У Октавии слезы текли ручьем, но Друсилла не рыдала. Она сложила письмо и, пройдя на кухню, осторожно опустила его на каминную полку.
— Мы должны заявить в полицию, — плача сказала Октавия.
— Мы не будем этого делать, — возразила Друсилла и поставила чайник на плиту. — О боже, мне срочно необходимо выпить чашку чая.
— Но, может быть, Мисси в опасности.
— Я очень сомневаюсь. В записке ничего не свидетельствует о глупостях, которые она могла совершить. — Она со вздохом уселась. — Октавия, ну вытри же слезы. События последних дней научили меня, что Мисси такой человек, с которым нужно считаться. Я не сомневаюсь, что она в безопасности и что, возможно, завтра мы действительно увидим ее снова. А пока наши действия ограничатся тем, что мы будем говорить, что Мисси просто уехала.
— Но она где-то одна, и ни одна душа не может защитить ее от мужчин!
— Может быть, Мисси предпочитает не быть защищенной от мужчин, — сухо сказала Друсилла. — Теперь делай, что тебе говорят: перестань плакать и приготовь чай. Мне нужно о многом с тобой переговорить, и это не имеет никакого отношения к исчезновению Мисси.
Любопытство оказалось сильнее горя. Октавия налила немного кипятка в заварной чайник и поставила его у края плиты.
— Что же? — нетерпеливо спросила она.
— Ну, я отдала Корнелии и Джулии их деньги, а сама купила зингеровскую швейную машинку.
— Друсилла!
Так вот обе дамы, оставшиеся в Миссалонги, пили чай и обсуждали обстоятельно все события дня, после чего они вернулись к своим обычным делам, и под конец каждая удалилась в свою спальню.
— Боже, — говорила Друсилла, стоя на коленях. — Пожалуйста, помоги Мисси и защити ее, огради ее от всех бед и дай силы выдержать все напасти. Аминь.
После этого она забралась в кровать, единственную во всем доме двухместную кровать, как это приличествовало единственной в доме замужней даме. Но прошло еще некоторое время, прежде чем она закрыла глаза.
Звуки органа заглушили стук колес телеги Джона Смита и спасли Мисси от разоблачения. Телега подъехала и повернула назад, и никто этого не услышал, так же, как никто не услышал Мисси, когда она, крадучись, обошла вокруг дома и, миновав задний двор, оказалась у сарая. Спрятаться там было невозможно, но она ухитрилась засунуть саквояж за мешок с сеном и затем направилась в сад с фруктовыми деревьями. Она находилась там все время, пока ее мать доила корову. Корова, разумеется, знала походку хозяйки и начала жалобно мычать, прося, чтобы ее подоили. Однако Друсилла с ведром появилась раньше, чем Незабудка действительно начала волноваться.
Мисси вся сжалась, прячась за стволом толстенной яблони, и закрыла глаза. Ей очень хотелось, чтобы у нее действительно была неизлечимая болезнь сердца и чтобы она умерла до наступления утра.
Она простояла, не шевельнувшись, до тех пор, пока не стало совсем темно. Только пронизывающий ветер, дувший с Голубых Гор, заставил ее, наконец, покинуть сад и укрыться в сарае, где было сравнительно тепло. Незабудка лежала, поджав под себя ноги и безмятежно жуя жвачку. Вымя ее было пустым и больше не беспокоило ее. Мисси положила чистый мешок на землю рядом с коровой и свернулась на нем калачиком, прислонившись головой к теплому боку Незабудки. Конечно, ей надо бы набраться мужества и войти в дом сразу же, как только уехал Джон Смит. Но когда она пыталась заставить себя подняться по ступенькам, ведущим на террасу, ноги просто не слушались ее. Как она могла рассказать матери, что сделала предложение едва знакомому человеку и получила отказ. И если не говорить об этом, то какую еще убедительную историю могла она придумать? Мисси не была мастерицей рассказывать истории, она их только читала. Может быть, утром она признается, говорила она себе, и у нее перехватывало дыхание от боли и отчаяния при мысли об этом. Но будет еще хуже, если ей надо будет отчитываться за ночь, проведенную не под крышей Миссалонги. Кто ей поверит, что она провела ее рядом с коровой. Иди в дом сию же минуту, говорила ей ее лучшая половина, но у худшей половины не хватало мужества сделать это.
47 
