Последние отзывы

  12  

— Я так рад, что ты потрудился приехать, Клем.

— Труда немного.

— Все равно.

— Я успею помыться?

— До гонга десять минут. Сегодня на полдник — яйца. Яичный салат. Ты же ешь яйца?

— Ем.

— И много хлеба и масла. Возможно, мне удастся даже джем раздобыть, если захочешь.

— Я буду есть, что и все, — сказал Клем.

— Ну, хорошо. Спускайся вниз, когда услышишь гонг.

И, слегка махнув рукой, он вышел. Клем послушал, как он уходит, осторожно спускаясь по поскрипывавшим ступенькам; потом, наполнив таз холодной водой, он медленно и размеренно, каждый раз крепко прижимая руки, несколько раз сполоснул ею лицо.

Братство обедало за длинным общим столом, купленным, возможно, вместе с кроватями в какой-нибудь прекратившей существование местной частной школе. Клема поместили между отцом и Саймоном Трулавом^[21], одним из основателей общины, — он улыбнулся Клему маленькими розоватыми глазками. После молитвы все принялись есть молча, без разговоров. Чай принесли в больших коричневых чайниках, каждый наливал своему соседу. Передать молоко или соль просили шепотом или догадывались без слов. Аккуратные, добросовестные едоки, они, должно быть, знали привычки друг друга не хуже жен. Старые зубы пережевывали листья салата, влажные губы промокались салфетками. Царило чувство всепрощения за производимые телесными оболочками оплошности — случайную отрыжку, назойливый скрип челюсти.

Когда чайники опустели, ножи и вилки аккуратно опустились на тяжелые фарфоровые тарелки, а Саймон Трулав последним с дребезжанием поставил чашку на блюдце, трапеза закончилась.

Вильяму Глассу по графику выпало мыть посуду. Клем собирался помочь, но отец предложил ему подождать в библиотеке — самой дальней от лестницы комнате с окнами на улицу. Здесь, по крайней мере, были явно отсутствующие в других помещениях удобства — кресла, лампы, отделанный плитками камин, несколько ковриков. Заднюю стену занимали полки, и Клем оглядел корешки, надеясь найти что-нибудь, не связанное с религией.

Минут через десять он вытащил маленький розовый томик, иллюстрированный путеводитель по графствам Сомерсет и Глостершир выпуска 1926 года — отголосок чьей-то ушедшей юности, примостившийся нынче на полке рядом с «Пятью чудесными таинствами», «Славим Христа распятого» и «Житиями варфоломитов»^[22]. В середине книги (рядом с панегириком отелю «Английский канал» — «отдельные столики и электричество в каждом номере») была вклеена хрупкая, искусно сложенная карта, которую Клем развернул на столике у окна. Графства были прорисованы тонкими серыми линиями, поверхности водоемов выделены выцветшими бледно-зелеными точками. Некоторые названия мест ближе к Бристолю были ему хорошо знакомы. Через другие он проезжал или слышал о них от кого-либо. Но удивительно большое количество оказалось ему совершенно неизвестно, как будто за эти шестьдесят лет они, одно за другим, провалились сквозь землю. Ведя пальцем по карте Сомерсета, он нашел Фром, Радсток, Шептон-Маллет. Старые торговые городки — шахтерские тоже: заросшие травой холмики, отвалы с былых заброшенных разработок, покрывали все графство. Он искал Колкомб — деревню, где жила Норина сестра, Лора Харвуд, в доме которой они с Клэр провели с десяток каникул и выходных, пока Нора организовывала собрания, марши, бесконечные, в конце концов доконавшие ее говорильни. Ей было сподручно оставлять детей в Колкомбе, но и Клем был не против. Ему нравился дом, лужайки, асфальтированный (липкий в летнюю жару) теннисный корт, кухня с растянувшимися у плиты, забрызганными грязью собаками. Здесь случались странно важные события. Здесь он впервые проехал на лошади, впервые попробовал джин, плавал в до жути холодном карьере. А однажды после обеда, на чердаке, притворяясь, будто в шутку или на спор, потрогал белые, ужасно таинственные груди своей тринадцатилетней кузины Фрэнки — маленькой обнаженной Махи, разлегшейся посреди связок старых копий «Панча» и «Сельской жизни».

Он нашел деревню — точку в скомканном лабиринте шоссейных дорог районного значения. С одной стороны от нее значилось аббатство, другой крест обозначал старую церковь Колкомба, «чумную» церковь, одиноко стоявшую в тисовых зарослях примерно в миле от деревни. Странно, что такая абсолютно абстрактная вещь, как карта, сумела вернуть его — с ярчайшими подробностями — во времена, о которых он не вспоминал много лет! Начиная сомневаться (и никогда не доверяя бездумному витанию в облаках), он тем не менее позволил себе немного насладиться грезами; собственное детство с удивительной настойчивостью противоречило его новому миропониманию, новой уверенности.

  12