Женский визг.
Иолай замирает как вкопанный.
Этот визг он уже когда-то слышал.
Трое солдат оттаскивают голосящую женщину от скорчившегося трупа.
Все трое – в глухих, закрывающих лица шлемах.
Лишь взгляды горят из прорезей похотью и жадностью.
Визжит женщина, бьется в мертвой хватке солдата, накинувшего поверх доспеха пятнистую леопардовую шкуру…
…раненый зверь взревел, приседая на задние лапы, времени на второй замах не оставалось, и Иолай швырнул секиру в оскаленную морду самки, хватая проклятую кошку за загривок, – и через себя, словно соперника-борца в палестре, послал прочь, подальше от не шелохнувшейся Иолы-невесты и пронзительно визжавшей Лаодамии, с ногами забравшейся на носилки, словно это должно было ее спасти…
– Лаодамия! Дочь басилея Акаста!
Один из насильников оборачивается и неторопливо идет к Иолаю, даже не обнажив меча. Приблизившись, он делает короткое, неуловимое движение плечом – и мир взрывается в голове Иолая.
Он лежит на полу, а кулачный боец молча стоит над ним, ожидая, пока Иолай поднимется.
Но Иолай не поднимается.
Правая нога его цепляет щиколотку кулачного бойца, а подошва левой резко бьет в колено сбоку и чуть наискосок. Слышен хруст, солдат вскрикивает и падает – Иолай помогает ему упасть поближе, привстает и спиной рушится на кулачного бойца, вольно раскинув руки.
Локти тяжело гремят по доспеху, солдат вскрикивает и стонет, но это уже не важно, потому что Иолай стоит с чужим мечом в руке и ждет второго нападающего.
Почему тот медлит?!
Задумчиво поигрывает клинком, потом сует его в ножны и снимает шлем.
Перед Иолаем – Кастор Диоскур.
Седой мужчина шестидесяти лет.
– Только покойный Автолик, сын Гермеса, или Амфитрион-лавагет из Фив могли проделать такое с моим братом Полидевком, пусть даже и состарившимся! – искренне смеется лаконец. – У кого из них ты учился, герой? – хотя, судя по возрасту, у Амфитриона ты учиться вообще не мог… Значит, Автолик?
– Радуйся, Кастор! – Иолай бросает меч севшему Полидевку; меч падает рядом, звеня. – Я – Иолай, внук Амфитриона, возничий Геракла!
«А что я еще могу сказать тебе, старый друг?» – мысленно добавляет он.
– Наслышан, – только и отвечает Кастор.
Одно слово; дорогое, железное слово.
Третий солдат отпускает замолчавшую девушку – Лаодамия почему-то и не думает убегать – и тоже снимает шлем.
– Извини, Иолай, не узнал в горячке, – виновато бубнит Пелей, русоволосый стройный северянин, совсем не похожий на здоровяка Теламона, своего родного брата. – Бери что хочешь из добычи, только не сердись… Договорились?
Лаодамия тихо плачет над телом отца.
То, что это убитый Акаст, ясно без слов.
– За что вы его? – спрашивает Иолай, понимая, что опоздал.
– За дело, – твердо отвечает Пелей, и видно, что он еле сдерживается, чтобы не пнуть труп. – Подставил меня, сволочь! Я же жил у него, у Акаста, а его жена сперва в постель ко мне лезла, потом, как я погнал стерву, оклеветала меня перед мужем! Ну Акаст и разгневался… напоил меня, гад, бросил безоружного на Пелионе, еще и кентавров натравил… Спасибо дедушке[78] Хирону – помог отбиться!
– Ты уверен?
– В чем?
– Что Акаст поверил жене, что именно он напоил тебя, что натравил кентавров?! Может, ты сам напился, заснул – а тут случайно кентавры?!
– Да ну тебя, Иолай! – неуверенно улыбается Пелей. – Ты прямо как скажешь… Я богов спрашивал, и все оракулы в один голос – Акаст виноват! А Диоскуры вызвались мне помочь…
Иолай молчит.
– Эх вы… аргонавты! – наконец бросает он, глядя на Диоскуров, и те затихают под его взглядом; потом берет за руку плачущую Лаодамию и уходит.
Никто не пытается его остановить.
3
Сухая, мертвая плоть леса, одного из немногих лесов равнинной Фессалии, покорно трещала, сгорая в костре, оставляя после себя пепел, сизый дым и тепло покоя.
«Оставляем ли мы после себя что-то большее?» – думал Иолай, обнимая притихшую девушку.
Лаодамия уже не плакала, глядя на костер – он напоминал ей пожарище родного города, – покрасневшие, широко распахнутые глаза девушки доверчиво смотрели в лицо спасителю, явившемуся вовремя, подобно…
Подобно богу – но эта мысль почему-то не казалась удачной.
– Куда тебя отвезти, маленькая?
– Я хочу быть с тобой.
Слова рождались легко и просто, как огнистые капли летнего дождя, пляшущего по лужам в лучах ошеломленного Гелиоса.