94 
Какая-то женщина, стоявшая на коленях позади провокатора, набросилась на него, вынудив его обернуться, отвесила ему пощечину и плюнула в лицо. Два национальных гвардейца вмешались, чтобы унять ее.
— Пусть он говорит! — приказал Эммануил Джозеф.
Касс вытер плевок носовым платком и оправил одежду. Потом бросил вызывающе:
— Человек из веба, мы все знаем, что ты явился сперва к мусульманам. Они тебя с радостью приняли. Это доказывает, что ты не из наших. Ты теряешь здесь свое время. Сегодня день Господень, так что от имени нашего Господа (который явно не твой), чьим пастором я являюсь, а также от имени десятков миллионов американцев, которых ты гнусно оскорбил, я торжественно говорю тебе: возвращайся туда, откуда пришел, в Азию или куда там еще. Мы ничего не изменим в наших привычках и наших нравах, — пылко провозгласил он.
— Человек, — ответил Эммануил Джозеф, — не мне ты приказываешь вернуться, ибо я всего лишь посланец Всевышнего. Это Его воле ты бросаешь вызов. А Он повсюду у Себя дома.
И он ткнул пальцем в сторону своего противника.
— Ты не человек Божий, Кларенс, ты служитель мамоны!
— Можешь говорить, что хочешь… — начал было Касс.
Но осекся. Его глаза выкатились от ужаса. Он стал калено-красным и испустил вопль всей силой своих легких. Через мгновение языки пламени вырвались из его головы, потом охватили все тело. Вспыхнула одежда, и он стал кататься по земле перед пораженной ужасом толпой. Национальные гвардейцы стали забрасывать его снегом, который тотчас же таял. Тогда они поняли, что вмешиваться бесполезно. Пастор корчился в пламени и истошно вопил. Казалось, жизнь решила не покидать его, пока он не догорит дотла. К его последним завываниям примешались крики перепуганных очевидцев.
Лонгпеппер не смог более сдерживать себя и стал продираться сквозь толпу к своему президенту. Он добрался к подножию помоста как раз в тот момент, когда обугленный скелет замер в какой-то луже. Ветер разносил невыносимую вонь.
— Господин президент… — пробормотал Лонгпеппер.
— Не я покарал его, — сказал Эммануил Джозеф. — Свершилась воля Всевышнего.
Но через несколько мгновений толпу, собравшуюся на равнине Ред-Буффало, ожидало новое испытание. Глухой рокот прокатился по широкому полю. Земля заходила ходуном. Сильнейший толчок швырнул на землю бесчисленное множество людей.
Лонгпеппер едва устоял на ногах, но Баскин его поддержал.
Крест словно запылал в небе.
— Боже всемогущий! — вскричал Лонгпеппер.
— Mercy! — кричала толпа. — Mercy![78]
Люди вырывали у себя волосы и простирали руки к небу. Женщина, давшая пощечину Кассу, в отчаянии бросилась к ногам Эммануила Джозефа, вся в слезах.
— Смилуйся над нами!
— Я всего лишь посланец, — ответил он с грустью.
В Нью-Йорке, сидя перед телевизором в своем гостиничном номере, плакала женщина.
Она не знала, увидит ли его еще. Ей хотелось снова сказать ему, что она любит его всем своим существом, хотя он это и так уже знал. Он возвысил ее удел смертной. Он пребывал в ней подобно божественному свету.
Ее поразила царившая вокруг тишина. Она выглянула в окно на Седьмую авеню. Уличное движение сошло почти на нет. Люди шли по тротуарам, словно во сне, и часто смотрели на небо.
Она поняла, что они мучаются вопросом, не настал ли Судный день. И улыбнулась: столько страха из-за того, что им напомнили о простоте их природы!
Она решила выйти на улицу, потому что захотела есть и нуждалась в кофе. Ехавший с ней в лифте высокий чернокожий парень, про которого она знала, что он волейболист, казалось, был в трансе.
— Не бойтесь, — сказала она ему. — Бог любит вас.
— До сих пор это были только слова, — ответил тот. — Но когда они становятся делом, как тут не испугаться?
Она покачала головой.
— Наоборот, вы должны радоваться.
— Попробую научиться.
Через три улицы она вошла в какое-то заведение, где делали сандвичи на заказ, попросила салат из тунца и кофе. Закусочная была почти пуста.
— Вы еще можете есть? — спросила официантка, девушка латиноамериканского происхождения, бросив взгляд в телевизор, закрепленный на стене; ведущий комментировал утренние события на Ред-Буффало.
Женщина засмеялась.
— Конечно, могу. Я вижу, что Бог не забыл смертных.
Официантку ошеломили ее слова.
94 
