Последние отзывы

  35  

Я рассмеялась при виде этих двух моих охранников в огромной ползущей черной вольфстановской машине, но зато теперь я могла уйти так далеко, как только пожелала бы.

«Хорошо быть богатой, – подумала я с улыбкой. – Ах, Карл, Карл…»

Мне показалось, я пытаюсь ухватиться за соломинку, чтобы не утонуть, и тогда я остановилась, «на время поступившись безотрадным блаженством»,^[11] чтобы подумать о Карле, и только Карле, которого совсем недавно сунули в печь.

– Знаешь, совершенно не обязательно, что болезнь проявит клинические симптомы. – Голос Карла, такой успокаивающий. – Когда меня поставили в известность о необходимости переливания, я был болен уже четыре года. С тех пор прошло еще два…

Да, с моей заботой и любовью ты будешь жить вечно! Я бы написала об этом музыку, будь я Генделем или Моцартом, или тем, кто умеет писать музыку… или исполнять ее.

– Книга, – сказала я, – книга превосходна. Святой Себастьян, пронзенный стрелами, загадочная фигура.

– Ты так думаешь? Так ты о нем наслышана? – Карл всегда приходил в восторг от моих рассказов о жизни святых.

– Наш католицизм, – пояснила тогда я, – в те ранние дни был такой махровый и строгий, что мы напоминали евреев-ортодоксов.

Пепел. Этот человек стал пеплом! А его творение превратится в украшение журнального столика, в рождественский подарок, в библиотечный раритет, из которого в конце концов студенты-художники повырезают все иллюстрации. Но благодаря нам книга останется на века. Святой Себастьян Карла Вольфстана.

Я приуныла. Меня угнетало сознание того, что жизнь Карла приняла такой малый размах: он прожил хорошую, стоящую жизнь, но не великую – это не была жизнь талантливого человека, о которой я мечтала, когда с таким трудом постигала скрипку, это не была жизнь, за которую ведет борьбу Лев каждым своим стихотворением. Я остановилась. Прислушалась.

Скрипача поблизости не было.

Я не услышала музыки. Оглядела улицу по обе стороны. Внимательно вгляделась в проезжавшие мимо машины. Нет музыки. Ни одной, даже самой тихой, ноты.

Я принялась вспоминать его, моего скрипача, черточку за черточкой, решив, что, возможно, кому-то другому его длинный узкий нос и глубоко посаженные глаза не показались бы такими соблазнительными. А возможно, и показались бы. Какой у него красиво очерченный рот, какой необыкновенный разрез глаз, благодаря которым он выражал столько чувств: то широко их раскрывал, то приглушал какой-то хитрой тайной. Снова и снова мне грозили старые воспоминания, самые мучительные и сокрушительные из них надвинулись на меня стеной: отец, умирающий, безумный, вырывает пластиковые трубки из носа, отталкивает сиделку… все эти картины словно принес с собой ветер. Я потрясла головой. Огляделась. И тогда настоящее окутало меня со всех сторон.

Но я отказалась от него.

Я опять вспомнила о нем, о призраке, освежая в воображении его худую высокую фигуру и скрипку, зажатую в руке, и пытаясь изо всех сил, несмотря на отсутствие музыкальности, припомнить мелодии, которые он играл.

«Призрак, призрак, это был призрак!» – думала я.

Я все шла и шла, хотя туфли отсырели и в конце концов промокли насквозь. Дождь снова припустил вовсю. Машина подъехала поближе, но я велела им убраться и пошла вперед. Я шла, потому что знала: пока я иду, ни воспоминания, ни сон не смогут меня одолеть.

Я много размышляла о нем. Припомнила все, что смогла. Что он носил обычную строгую одежду, какую покупают в недорогих магазинах, предпочитая ее повседневным и модным тряпкам; что он был очень высок – по моим подсчетам, по крайней мере шесть футов три дюйма; я вспоминала, как смотрела на него снизу вверх, хотя в те минуты не чувствовала себя ни маленькой, ни напуганной.

Должно быть, было за полночь, когда я наконец вернулась на родное крыльцо и услышала за своей спиной, как машина притормаживает у обочины.

Алфея держала наготове полотенце.

– Входите, детка моя.

– Почему ты до сих пор не спишь? – спросила я. – Видела моего скрипача? Того моего друга-музыканта со скрипкой?

– Нет, мэм. – Она покачала головой, продолжая подсушивать мои волосы полотенцем. – Думаю, вы прогнали его навсегда. Бог свидетель, мы с Лакоумом были готовы взломать ту дверь. Но вы сами справились. Он убрался восвояси!

Я сняла плащ и, отдав его служанке, поднялась наверх.

Кровать Карла. Наша спальня на втором этаже, как всегда освещенная сквозь тюль красной рекламой цветочной лавки напротив.

  35