Особенно,... 
79 
Сбоку что-то яростно сверкнуло.
Это стоял Маэстро, не более живой в том мире, чем мы. Отдельно от толпы, до ужаса близкий нам, подошедший на такое расстояние, что я разглядела пряди серебристо-черных волос над низким лбом и острые черные глаза, окинувшие нас быстрым взглядом, и бесцветные губы – Господи, мой ангел-хранитель, без кого я даже не могу представить свою жизнь.
Теперь мне не хотелось защититься от этого видения.
– Стефан, к чему все это теперь? – сказал Бетховен, этот маленький человечек, которого я знала, которого знал весь мир по скульптурам и рисункам, всегда изображавшим его хмурым и трагичным; рябой, некрасивый, свирепый, и такой же призрак, как мы. Его глаза уставились на меня, на скрипку, на собственного ученика.
– Маэстро! – взмолился призрак Стефана, еще крепче сжав свои объятия, а пожар тем временем продолжал полыхать и ночь оглашалась криками и колокольным звоном. – Она украла ее! Посмотрите. Смотрите же. Она украла мою скрипку! Заставьте ее вернуть мне инструмент, Маэстро, помогите мне!
Но маленький человечек злобно сверкнул глазами, покачал головой, как уже было раньше, а потом повернулся, презрительно фыркнул, заворчал и снова затерялся в толпе, черном столпотворении бормочущих бессмыслицу, рыдающих людей, затерялся в этом хаосе вокруг нас, а разъяренный Стефан продолжал цепляться за меня, пытаясь сомкнуть пальцы на скрипке.
Но скрипка оставалась у меня.
– Вы отвернулись от меня? Маэстро! – взвыл он. – О Господи, что ты со мной сделала, Триана, куда ты меня привела? Что ты наделала! Я его вижу, а он отворачивается…
– Ты сам открыл эту дверь, – сказала я.
Убитое горем лицо. Беззащитность. Любая эмоция делала его красивым. Он отступил, обезумев, ломая себе руки, действительно ломая, посмотри, как побелели у него пальцы, пока он дикими глазами смотрел, как рушится огромная оболочка дома.
– Что ты наделала! – снова вскричал он и перевел неподвижный взгляд на меня и скрипку. Губы его дрожали, лицо было мокрым. – Ты плачешь? Из-за меня? Из-за пожара? Из-за себя? Из-за них?
Он огляделся, выискивая кого-то в ночи, а затем выкрикнул:
– Маэстро! – Он отступил, всхлипывая, выпятив нижнюю губу. – Отдай скрипку, – прошипел он мне. – Отдай. За два века я ни разу не встретил тень, равную мне по силе и уверенности, ни тогда, ни теперь! А эта тень – сам Маэстро, и сейчас она отвернулась от меня! Маэстро, вы мне нужны, очень нужны…
Он отошел от меня, но не намеренно, просто от отчаяния, пытаясь разыскать взглядом кого-то в толпе.
– Отдай ее мне, ведьма! – не унимался он. – Ты сейчас в моем мире. Вокруг одни фантомы, и ты это знаешь.
– Как и ты, как и он, – сказала я тихим сломленным, даже потерянным голосом, но в то же время не утратившим решимости. – Скрипка у меня в руках, и я не отдам ее. Не надейся.
– Что ты от меня хочешь? – вскричал он. Он вытянул пальцы, сгорбился, из-под темных прямых бровей на меня глядели выразительные глаза.
– Не знаю! – ответила я и заплакала. Мне не хватало воздуха, но наконец я вздохнула полной грудью, и все равно этого было мало. – Мне нужна скрипка. Я играла на ней. Играла в собственном доме, я чувствовала, как подчиняюсь ей.
– Нет! – проревел он так, что казалось, будто он вот-вот сойдет с ума в этом царстве, где мы с ним были одни и никто из живых людей, снующих поблизости, не обращал на нас внимания.
Он опустил голову и обнял меня. Его голова оказалась у меня на плече. Я почувствовала, как на лицо мне упали шелковистые разметавшиеся пряди его волос. Я подняла глаза и увидела молодого Стефана, а рядом с ним живого Бетховена, никаких сомнений, это был он – седовласый живой Бетховен, сутулый, воинственный и полный любви, со спутанной шевелюрой, неряшливо одетый, он обнял своего юного ученика за плечи, а тот рыдал, размахивая скрипкой, словно дубинкой, а люди вокруг них тем временем опускались на колени или присаживались на холодные камни и тоже плакали.
Дым наполнил мои легкие, но меня не коснулся. Вокруг нас вихрем кружили искры, не причиняя нам вреда. Он обнимал меня, дрожащую, очень осторожно, чтобы не раздавить драгоценную скрипку. Он обнимал меня, закрыв глаза и зарывшись головой мне в плечо.
Покрепче обхватив скрипку, я подняла левую руку и положила ему на голову – почувствовав густую, мягкую, бархатную шевелюру, он сотрясался от сдавленных рыданий.
Огонь побледнел, толпа померкла; ночь стала прохладной, не холодной, я ощутила свежесть соленого морского воздуха.
79 
