149 
— Жизни, — сказала она и начала объяснять.
Жизни, что начинаются с нуля, поднимаются по уверенной дуге учебы и опыта, сталкиваются с трудностями, преодолевают препятствия. К семи годам дети достигают определенного мастерства; они стоят на плато; понимают, как устроен мир, и знают свое место в нем, нравится им это или нет.
— Затем перелом, — сказала Роз, ее объяснительный карандаш ткнулся в верхнюю точку дуги.
Затем перелом, движение не столько вниз, сколько в сторону (на миллиметровке это не изобразишь), новый опыт угрожает прежнему синтезу. Замешательство и трудности.
— Год Великого Штопора, вот здесь, где кривая пересекает срединную линию, и вниз. Опасное время.
Волна накрывает лодочку; юная жизнь едва барахтается, чтобы удержаться на плаву. И вот уже надир. Карандаш постучал по нижней точке завитка.
— И начинаешь все заново, — сказала Роз. — Сначала медленно. Понимаешь, что опустился на дно.
— И больше двигаться некуда, только вверх.
— Вверх, — ответила она, и карандаш поднялся до следующего холма. — Вот здесь ты пересекаешь срединную линию, и весь следующий год справляешься с новыми трудностями, чтобы создать новый синтез. Год Великого Подъема. Увлекательное дело. И так пока не достигаешь нового плато, ты снова знаешь, что есть что, и кто ты есть, и какие правила жизни в этом мире.
— А потом.
Ее палец снова двинулся вниз.
— Год Великого Штопора. — Потом снова вверх до двадцати одного. — Плато. — Она взглянула на него, довольная.
— Это, — сказал Пирс, — что-то совершенно необыкновенное.
— Ну это только начало, но.
— Нет, ну я понимаю.
— То есть это все факты. Только об этом никто…
— На губах моих печать, — сказал Пирс. — Ни слова. В любом случае, я-то совсем другим занимаюсь, — добавил он, глянув на графики, которые ничуть бы не удивили любого врача семнадцатого века, хотя, возможно, и вызвали бы у него зависть. — Это метод называется…
— Климаксология.
Он громко рассмеялся, откинул голову и все хохотал. Каждый раз, как он готов был поверить, что миру больше не нужна ни одна из практик, которые, как он обещал своему агенту Джули Розенгартен, он мог бы продавать десятками; когда, пробуждаясь душной ночью, он чувствовал неловкость и стыд от своих попыток торговать магией, тут же кто-нибудь предлагал систему поиска скрытых сокровищ, приглашал привести в равновесие ауру или определить судьбу с помощью мистических цифр. Климаксология!
— Великий Климактерий… — сказала она.
— В шестьдесят три. А еще через семь лет…
— Можно двигаться дальше.
— Можно, — подтвердил он, все еще смеясь.
Его смех не обидел ее, она и сама улыбалась. Вернулась к кофе. Пирс глядел на нее, она — на него. Отложила бумаги, тряхнула распущенными волосами.
— Так, — спросила она. — А ты чем тут занимаешься?
— А. Гм. Тоже исследования.
— Да?
— Ну, — сказал он. — Разве я не должен быть осмотрительным? Нет, будем по-честному; ты же мне все рассказала. Дело-то в том, что мой проект трудно объяснить. Он малость странный.
— Да ладно.
— Это очень личное. Конечно, ты профессионал. Так сказать, близкая делянка. Значит, вот.
— Ну?
— Я занимаюсь магией, — ответил он. Она опустила чашку на блюдце.
— Магия, — повторила она. — Это которая не карточные фокусы и всякая ерунда. Гудини,[448] там.
— Нет, совсем не то.
Он замолчал, улыбающийся, открытый, — не уточняя свои слова, позволяя ей взирать на него в изумлении. Он был как-то удивительно спокоен, чувствуя, что ему доступна сила словесного убеждения, — такое нечасто с ним случалось. Он знал: это потому, что Робби неподалеку, всего лишь в духовном квартале от него.
— Вообще-то, — сказал он, — слово «магия» даже вслух сказать трудно.
— Чего?
— Ну, если всерьез. Даже стыдно немножко. Так же, как и «секс».
— Так же, как и секс? — засмеялась она.
— То есть такие вещи лучше обходить. Даже если они много для тебя значат и в особенности поэтому. Все так и делают, просто из вежливости. Не говорят всерьез.
— Ты так говоришь, будто магия бывает, — сказала она. Наклонившись к ней, он заговорил чуть более настойчиво.
— Магия бывает разных видов, — сказал он. — Во-первых, иллюзия — ну, как ты сказала, Гудини. Чудотворство, махнешь палочкой, получишь желание — это только в сказках бывает. Но была и другая магия,[449] которой занимались на самом деле. Веками. Как-то не верится, что люди столько возились с тем, что даже не работает.
448
Гудини Гарри (Эрих Вайс, 1874–1926) — иллюзионист, выступавший на сцене с девяти лет. Прославился «исчезновениями» из закрытых помещений и контейнеров, даже если его заковывали в кандалы, затягивали в смирительную рубашку или помешали в заполненную водой цистерну. Однажды заставил исчезнуть слона. Снимался в кино; разоблачал спиритов.
449
Но была и другая магия… — Далее Пирс кратко излагает основные положения сочинений Бруно «О магии» и «Об узах вообще» (ок. 1588 или 1590–1591, опубл. 1891). Йоан Кулиано назвал трактат «Об узах…» «одной из тех малоизвестных работ, чье влияние в истории идей значительно превосходит влияние книг знаменитых».
149 
