37 
Бобби вначале не подала виду, что узнает Мауси, но потом не выдержала и словно бы вернулась в телесную оболочку; она жалобно простерла к Мауси руки и судорожно, по-детски, зарыдала.
— Да что же это такое. — Мауси села на постель и откинула влажные волосы со лба Бобби, которая с плачем к ней прильнула. — Что же это такое делается.
Потом она, и сестра Мэри Филомела тоже, повернулась к Пирсу, и он понял, что пора объясняться, но тут краткую тишину нарушил щелчок автомобильной дверцы, такой отчетливый, что сомневаться не приходилось: это у них на подъездной дорожке.
— Папа приехал, — объявил Уоррен, стоявший у окна.
— Ага, — произнесла сестра Мэри Филомела, — ну вот. — И на лице ее стала расползаться хорошо знакомая детям улыбка, означавшая то, с чем им в данную минуту не хотелось спорить: их молитвы услышаны, не так, правда, как им хотелось, но услышаны точно. — Доктор здесь, — весело сказала она Бобби. — Теперь все хорошо.
Потом Сэм с Винни появились в открытом проходе, дверь отворилась, и дети вздрогнули, словно тоже столкнулись с сюрпризом. Оглядев комнату, Сэм и Винни (непривычно оранжевый цвет их лиц, а также и рук, напоминал киношный грим) целую вечность молчали; Пирс ждал, затаив дыхание, что Бобби вот-вот выставят вон, а может, и его тоже, ведь дом принадлежит Сэму и все права за ним, а Пирс должен помалкивать в тряпочку.
— Папа! — шепнул Уоррен. — Можно, мы ее оставим?
— Уоррен! — одернула его Хильди.
— А все-таки? Если не оставим, она умрет и попадет в ад.
На удивленье, их по-настоящему не расспрашивали о Бобби, как она здесь очутилась и на каких условиях жила; Сэм и Винни с ходу сочли ответственной Мауси, а кроме того, слишком Бобби была больна и нужно было первым делом не задавать вопросы, а позаботиться о ней, так что у детей хватило времени придумать оправдания и отговорки.
Принеся из машины свой черный саквояж (женщины поспешно расступились), Сэм полностью сосредоточился на Бобби, умело, с поразительной ласковой твердостью ее успокаивая и одновременно выясняя, что с ней не так. Впервые Пирс видел его не дядей, а доктором, другую его сторону или изнанку, совершенно иного человека — не усталого, дерганого насмешника, а знающего специалиста, внимательного и доброго. Бобби смотрела не на медицинские инструменты Сэма, а ему в глаза и, как догадывался Пирс, черпала там уверенность, потому что она его не пугалась.
— А что насчет всех остальных? — спросил Сэм, не отводя взгляда от Бобби. — Все хорошо себя чувствуют?
— Я — хорошо, — отозвалась Хильди.
— И я, — сказала Бёрд.
— И я, — сказал Уоррен.
— А у меня уже нет жара, — заверил Пирс.
Ему было велено пойти к себе в комнату и ждать осмотра, а остальным — просто выйти; качаясь на невидимых волнах в своей постели, не принадлежа больше себе, он вновь и вновь повторял в сердце: спасибо тебе спасибо спасибо; хотя кому спасибо и за что, он бы не ответил.
Сэм сделал Бобби укол — эту новость Хильди поведала в дверях бунгало остальным, кто не был допущен. Через тонкую стенку, разделявшую комнаты, Пирс следил за процедурой, которой Бобби не противилась, поскольку, вероятно, недостаточно была с нею знакома; он слышал, как Сэм отодвинул в сторону предметы на прикроватном столике (среди них спичечный коробок Пирса, о содержимом которого не догадывался) и сделал необходимые приготовления. Затем Бобби получит, в компенсацию за перенесенную боль, крохотную пластмассовую коробочку от ампулы, с аккуратными защелками. Зная, что его очередь следующая, Пирс лежал с напряженными ягодицами и ждал вскрика Бобби: вряд ли она удержится, когда в нее вонзится игла.
Тот день и следующую ночь он и Бобби провели в бунгало на карантине; сквозь наступающий жар Пирс едва слышал, как кто-то (Винни?) прибирается в комнате Бобби, видел и саму Бобби (или ему почудилось?) — в ночной рубашке Бёрд она прошла через его спальню в ванную.
Когда он закрыл глаза, ему скорее не приснилось, а представилось, что он, лежа в постели, в то же время карабкается по винтовой дорожке на коническую гору и гора эта только из его карабканья и состоит; карабкается часами, но к вершине не приближается; тропа походила на крутящуюся спираль на шесте цирюльника[103] — вечный подъем без подъема. Обессиленный, он рывком пробуждался, по лицу стекал пот, ставни в спальне были закрыты, обогреватель раскален; словно в призрачном мире, Пирс привставал на локте и прислушивался к бунгало, к дыханию Бобби; потом валился обратно и, едва закрыв глаза, снова начинал карабкаться.
37 
