159 
Что-то в нем дрогнуло, но он тут же взял себя в руки.
– Силой своей чувственности ты должен обольщать, соблазнять публику, – вновь заговорила Габриэль. – Во имя Бога и во имя дьявола пользуйся всеми возможностями театра так, как сочтешь нужным.
– Разве не были духовными творения твоего Мастера? – спросил я. При мысли о нем и его картинах по телу моему разлилось тепло. – Мог ли кто-либо, глядя на великие произведения того времени, сказать, что они лишены духовности?
– Я и сам задавал себе этот вопрос, – отозвался Арман, – множество раз. Чего в них было больше – духовного или плотского? Становился ли ангел, изображенный на картине, чем-то материальным, или, напротив, трансформировалась материя?
– Независимо от того, что с тобой сделали впоследствии, ты никогда не сомневался в величайшей ценности его работ, – сказал я. – Я уверен в этом. Материальное и в самом деле трансформировалось. Его материальные творения переставали быть просто живописью, они становились магией, точно так же как во время убийства кровь перестает быть просто кровью и становится самой жизнью.
Взгляд его затуманился, но я не уловил каких-либо исходящих от него образов. Какой бы дорогой ни возвращался он в прошлое, он шел по этому пути в полном одиночестве.
– В театре, как и в живописи, – говорила Габриэль, – духовное и плотское существуют рядом. Все мы по натуре склонные к чувствительности демоны. Вот что следует тебе понять и что послужит тебе ключом к дальнейшей жизни.
Он на мгновение прикрыл глаза, словно желая скрыть от нас свои чувства.
– Иди к ним и вслушайся в музыку, которую исполняет Ники, – убеждала Габриэль. – Твори вместе с ними в Театре вампиров. Ты должен уйти от того, что разрушало тебя, к тому, что заставит тебя испытывать удовлетворение. В противном случае у тебя не останется никакой надежды.
Не знаю, стоило ли ей говорить с ним так резко и откровенно.
Однако он вдруг кивнул головой, и губы его сжались в горькой усмешке.
– Важно только понять вот что, – тихо продолжала она, – ты всегда бросаешься в крайности.
Он смотрел на нее непонимающим взглядом. Возможно, до него просто не доходил смысл ее последних слов. Мне же показалось, что она чересчур жестоко поступает с ним, говоря столь горькую правду. Он, однако, ничего не возразил. Лишь его лицо стало вдруг задумчивым и гладким, как у ребенка.
Он долго сидел, молча глядя на огонь, потом заговорил снова:
– Но зачем вам вообще уезжать? У вас теперь не осталось здесь врагов. Никто не собирается воевать с вами и изгонять вас отсюда. Почему вы не можете управлять этим маленьким обществом вместе со мной?
Означали ли его слова, что он согласен присоединиться к остальным и стать членом маленькой труппы театра на бульваре?
Он больше не спорил со мной. Только спрашивал, почему я не могу создать эту… как я назвал ее?.. имитацию жизни там же, на бульваре, если уж мне это так необходимо.
Однако, задавая этот вопрос, он едва ли рассчитывал получить мое согласие. Он отлично знал, что я не в состоянии видеть этот театр, не в силах видеть Никола. Даже сама идея исходила не от меня, предложение было сделано ему Габриэль. Он понимал и то, что настаивать и уговаривать нас уже поздно и бесполезно.
– Мы не можем жить среди нам подобных, Арман, – в конце концов ответила за меня Габриэль.
Это был наиболее правдивый и точный ответ, подумал я, удивляясь тому, что сам не осмелился высказать его вслух.
– Путь Дьявола – вот что нам нужно, – сказала Габриэль. – И нам вполне достаточно друг друга. Возможно, когда-нибудь, через много-много лет, после того как мы побываем во множестве мест и увидим тысячи вещей, мы возвратимся сюда. И тогда соберемся вместе и побеседуем так же, как этой ночью.
Казалось, он отнесся к ее словам довольно спокойно, однако узнать, о чем он думает, было теперь невозможно.
Мы долго сидели молча. Не знаю, сколько времени мы провели в полной тишине.
Я старался не думать больше ни о Мариусе, ни о Ники. У меня уже не было ощущения грозящей мне опасности, но я испытывал страх перед близкой разлукой, которая, я был уверен, будет горькой и печальной. К тому же меня мучила вина за то, что, получив в подарок от этого юноши удивительную повесть его жизни, я слишком мало смог дать ему взамен.
Тягостное молчание прервала наконец Габриэль. Она поднялась со своего места и подошла к скамье, на которой он сидел.
– Арман, мы уезжаем. Если это будет зависеть от меня, то уже завтра к полуночи мы будем очень далеко от Парижа.
159 
