171 
Должен сказать, что иногда она все же довольно терпеливо выслушивала мои рассказы о величайших произведениях искусства, которыми я любовался в музеях Ватикана, о хоре, певшем в одном из соборов, о тех снах, которые я видел в последние часы, перед тем как проснуться, и которые были навеяны, скорее всего, мыслями проходивших мимо людей. Хотя иногда мне кажется, что она только делала вид, что слушает. Кто знает? А потом без каких бы то ни было объяснений она снова надолго исчезала. А я опять в одиночестве бродил по улицам, разговаривая вслух с Мариусом и выцарапывая на камнях длинные послания к нему. Иногда я проводил за этим занятием всю ночь.
Чего я хотел от нее? Чтобы она была более человечной и похожей на меня? Я не мог не вспоминать предсказания Армана. Но почему она совершенно о них не думала? Ведь она должна была понимать, что происходит, что мы все больше и больше отдаляемся друг от друга, что сердце мое разрывается от горя, но гордость не позволяет мне сказать ей об этом.
Пойми же, Габриэль, я не в силах вынести одиночество! Останься со мной!
К концу нашего пребывания в Италии я научился играть со смертными в одну довольно забавную, но опасную игру. Встретив человека – будь то мужчина или женщина, – короче, какого-нибудь понравившегося мне смертного, я начинал следить за ним. Это могло продолжаться неделю, месяц, иногда даже дольше. Я буквально влюблялся в него. Я воображал, что мы подружились, представлял себе наши разговоры, а иногда даже интимные отношения, которым не суждено было когда-либо стать реальностью. В какой-то волшебный момент я вдруг мысленно обращался к нему: «Так ты догадываешься, кто я на самом деле?» – и это человеческое существо, охваченное возвышенным душевным порывом, отвечало: «Да, догадываюсь, но все понимаю».
Глупость, конечно. Похоже на сказку, в которой принцесса самозабвенно влюбляется в заколдованного принца, и после этого чары исчезают, а он из чудовища вновь превращается в себя самого. Но только в моей мрачной сказке я в буквальном смысле слова проникаю в самую душу моего возлюбленного существа. Мы становимся с ним одним целым, и я вновь обретаю тело из плоти и крови.
Прекрасная мечта. Однако я вспомнил предсказание Армана о том, что однажды те же причины, что и прежде, вынудят меня вновь совершить Обряд Тьмы. И я решительно отказался от своей игры. Я продолжал охотиться как обычно, но с большей жестокостью и исполненный яростного желания отомстить. И жертвами моими становились не только злодеи.
Во время остановки в Афинах я нацарапал для Мариуса очередное послание:
«Я НЕ ЗНАЮ, ПОЧЕМУ СУЩЕСТВУЮ, Я БОЛЬШЕ НЕ ПЫТАЮСЬ НАЙТИ ИСТИНУ. Я ПРОСТО В НЕЕ НЕ ВЕРЮ. Я НЕ РАССЧИТЫВАЮ УЗНАТЬ ОТ ТЕБЯ ДРЕВНИЕ ТАЙНЫ, В ЧЕМ БЫ ОНИ НИ ЗАКЛЮЧАЛИСЬ, НО ВСЕ ЖЕ ПРОДОЛЖАЮ КОЕ ВО ЧТО ВЕРИТЬ. ВОЗМОЖНО, В КРАСОТУ МИРА, ПО КОТОРОМУ ПУТЕШЕСТВУЮ, ИЛИ В САМУ ВОЛЮ К ЖИЗНИ. Я СЛИШКОМ РАНО ПОЛУЧИЛ ЭТОТ ДАР. ДЛЯ ЭТОГО НЕ БЫЛО ДОСТАТОЧНЫХ ОСНОВАНИЙ. И ТОЛЬКО В ВОЗРАСТЕ ТРИДЦАТИ СМЕРТНЫХ ЛЕТ Я ПОНЯЛ, ПОЧЕМУ МНОГИЕ ИЗ НАС НАПРАСНО РАСТРАЧИВАЮТ ЕГО И ТЕРЯЮТ. И ВСЕ ЖЕ Я ПРОДОЛЖАЮ ЖИТЬ. Я ИЩУ ТЕБЯ».
Не могу сказать точно, сколько еще времени я провел в Европе и Азии. Потому что, хоть я и страдал от одиночества, мне нравилось вести такую жизнь, я к ней привык. Было множество новых городов, а значит, новых жертв, новых языков, которые я изучал, и была новая музыка, которую я с наслаждением слушал. Стараясь не обращать внимания на мучающую меня боль, я полностью отдался во власть жизни и поставил перед собой новую цель. Теперь я решил побывать во всех городах мира, повидать даже далекие столицы Китая и Индии. Я думал о том, что самые простые предметы могут показаться мне там чужими и незнакомыми, а разум обитателей неведомых стран я стану воспринимать как разум жителей иных миров.
Из Стамбула мы отправились на юг, и, как только достигли Малой Азии, Габриэль пришла в такое восхищение от новых стран, что практически все время где-то пропадала.
А тем временем во Франции события принимали поистине ужасный оборот. Это касалось не только мира смертных, по которому я так страдал, но и Театра вампиров.
3
Еще до того, как я покинул Грецию, английские и французские путешественники рассказывали мне о том, что происходит у меня на родине, и эти новости чрезвычайно тревожили меня. А в Анкаре в гостинице для европейцев меня ждала целая пачка писем.
Роже перевел все мои деньги за пределы Франции и поместил их в зарубежные банки. «Даже не мечтайте вернуться сейчас в Париж, – писал он. – Я посоветовал вашим братьям и отцу тщательно избегать каких-либо споров и разногласий. Сейчас не время, и сторонникам монархии приходится туго».
171 
