191 
– Да, – кивнул я, – смысл существования.
Тон мой был несколько горьким, но меня радовал тот факт, что Мариус выразился именно так.
Сам я ощущал себя существом из мрака, вечно голодным и жестоким, которое прекрасно может существовать без всякого смысла, могущественным вампиром, который всегда получает то, что хочет, не считаясь ни с чьим мнением. Хотел бы я знать, известно ли ему, как невероятно ужасен я на самом деле?
Единственной причиной, придававшей смысл убийству, была кровь.
Это общеизвестно. Кровь и острейшее чувство восторга, которое она дарит. Без нее мы не более чем пустые скорлупки, какой был я сам, когда лежал в египетской земле.
– Помни о моем предупреждении, – промолвил он. – Обстоятельства не изменятся. Изменишься только ты сам. Возможно, ты почувствуешь себя еще более одиноким, чем до прихода сюда.
– Но почему ты решил открыть мне все это? – спросил я. – Я уверен, что тебя искали и многие другие. И тебе безусловно известно, где находится сейчас Арман.
– Я уже говорил, что тому есть несколько причин, – ответил он. – И самая главная из них, возможно, состоит в том, каким образом ты разыскивал меня. Очень немногие на этой земле, будь то смертные или бессмертные, действительно жаждут знаний. Еще меньше просят дать им эти знания. Напротив, они стараются извлечь из неизвестности те ответы, которые так или иначе уже сумели сформироваться в их собственном разуме, найти им объяснение, подтверждение и таким образом обрести утешение, без которого они не могут жить дальше. Ибо спросить – это все равно что открыть дверь и выйти навстречу урагану. Полученные ответы способны аннулировать сам вопрос и уничтожить того, кто его задал. Но с тех пор как ты десять лет назад покинул Париж, ты искренне жаждал знаний.
Нельзя сказать, что я понимал все, что он говорит.
– У тебя есть несколько собственных идей, предвидений и предположений, – продолжал Мариус. – Должен признаться, меня потрясла степень твоего простодушия и искренности. Тебе необходима цель. Ты нуждаешься в любви.
– Да, это правда, – пожал я плечами. – По-детски наивно, не так ли?
– Нет, – он засмеялся своим тихим смехом, – не совсем. Похоже, восемнадцать веков западной цивилизации породили в конце концов совершенно невинное существо.
– Невинное? – переспросил я. – Это можно сказать о ком угодно, только не обо мне.
– В этом веке так много говорят о первобытном благородстве, – стал объяснять он, – о развращающей силе цивилизации, о том, какими путями человек может вновь обрести утраченную невинность. Все это на самом деле ерунда и глупость. Настоящие первобытные люди в удовлетворении собственных потребностей и в своих желаниях могут быть истинными чудовищами. Их никак нельзя считать воплощением невинности. Равно как и детей. Именно цивилизация породила людей невинных. Это они оглядываются вокруг и задают один и тот же вопрос: «Что же все-таки происходит на свете?»
– Согласен, но только меня нельзя назвать невинным, – пожал плечами я. – Скорее неверующим. Я веду свое происхождение от людей, не верящих в Бога, и я рад этому. Но я на практике познал, что такое добро и зло. Как тебе хорошо известно, я – Тифон, убийца собственного брата, а вовсе не убийца Тифона.
Он улыбнулся, слегка приподняв брови. Чтобы выглядеть человечным, ему не обязательно нужно было улыбаться. Даже когда лицо его оставалось совершенно гладким и на нем не было ни единой морщинки, оно все равно время от времени отражало его чувства.
– Однако ты не ищешь оправдания своим поступкам, – заметил он. – Вот это я и называю невинностью. Ты виновен в гибели смертных только потому, что тебя превратили в нечто такое, что питается кровью и смертью, но тебя нельзя упрекнуть ни во лжи, ни в том, что ты придумываешь, хотя бы для одного себя, какие-либо оправдания.
– Да, это так.
– Утрата веры в Бога, возможно, и есть первый шаг к невинности, – продолжал он, – утрата чувства греховности и желания повиноваться, отказ от неискренней печали по поводу того, что кажется утраченным.
– Значит, ты называешь невинностью не отсутствие опыта, а отсутствие иллюзий?
– Скорее отсутствие потребности в иллюзиях. Любовь и уважение к тому, что находится рядом с тобой, перед твоими глазами.
Я вздохнул и впервые за все время нашего разговора откинулся в кресле, обдумывая услышанное и пытаясь понять, какое отношение это может иметь к Ники, вспоминая, что Ники говорил о свете, всегда только о свете. Имел ли он в виду именно это?
191 
