201 
Размышляя над этим, я выпил еще немного вина и начал записывать свои мысли. И тут я понял, что моя идея является скорее не убеждением, а предубеждением. Я просто ощущал существование вечного разума…
И воплощением его была та самая история, которую я писал. Я старался объединить исторические факты, которым сам был свидетелем, свои наблюдения, сделанные в самых разных землях, описания народов, там обитавших, с теми письменными источниками, которые дошли до нас от греков – трудами Ксенофонта, Геродота и Посейдония, – чтобы создать единую картину вечного знания, существовавшего в мое время. В сравнении с истинным знанием мой труд был не более чем его слабым и ограниченным подобием.
Около полуночи я почувствовал, что устал, и впервые за долгое время оторвался от работы. Выйдя из состояния напряженной сосредоточенности, я поднял голову, огляделся и заметил, что в таверне что-то изменилось. Стало намного тише. Точнее сказать, таверна была почти пуста. А напротив меня, спиной к залу, освещенный лишь мерцающим пламенем свечи, сидел высокий светловолосый человек и молча смотрел на меня. Меня не столько поразил его вид – хотя там было чему удивиться, – сколько осознание того, что он уже какое-то время находится рядом и наблюдает за мной, а я его же не заметил.
Как и все галлы, он был настоящим гигантом, ростом даже выше меня. У него было удлиненное узкое лицо с мощной нижней челюстью и орлиным носом, а глаза под густыми светлыми бровями светились детской непосредственностью и умом. Я хочу сказать, что он производил впечатление человека на редкость умного и в то же время чрезвычайно юного и невинного. Однако он не был молодым. Я был совершенно сбит с толку.
Поразило меня и то, что его густые и жесткие золотистые волосы не были коротко острижены, как это было принято у римлян, а спускались до самых плеч. Вместо туники и плаща, которые в то время носили повсюду, на нем была подпоясанная ремнем короткая кожаная куртка, какие носили варвары до прихода Цезаря.
Этот странный человек с серыми глазами, пронизывавшими меня насквозь, выглядел так, словно только что вышел из леса. Он восхищал меня своим видом, и я принялся лихорадочно описывать его внешность и детали одежды в полной уверенности, что он не сможет прочесть ни слова по-латыни.
Однако его полная неподвижность начинала нервировать меня. Глаза его были неестественно широко раскрыты, а губы слегка изогнулись, как будто само мое присутствие возбуждало его. Его гладкая и изящная белая рука, спокойно лежащая на столе, никоим образом не гармонировала с его внешностью.
Бросив быстрый взгляд на зал, я увидел, что моих рабов в таверне нет. Наверное, играют в карты в соседней комнате, подумал я, или развлекаются наверху с женщинами. Так или иначе, они с минуты на минуту должны прийти.
Я через силу улыбнулся молчаливому и странному соседу и вновь обратился к лежащим передо мной записям. Однако он вдруг заговорил:
– Как вижу, вы очень образованный человек?
Он задал вопрос на латинском языке, на котором говорила вся Империя. Однако акцент у него был довольно сильный. Он очень тщательно произносил каждое слово, и речь его была почти музыкальной.
Я ответил, что да, к счастью, я получил хорошее образование, и вновь вернулся к работе, надеясь, что мой ответ заставит его прекратить разговор. Мне было приятно и интересно смотреть на него, но вступать с ним в беседу не было никакого желания.
– Вы умеете писать и по-латыни, и по-гречески? – снова задал он вопрос, глядя на мои завершенные заметки.
Я вежливо объяснил ему, что греческие фразы в моем тексте всего лишь цитаты из другого источника и что сам я пишу по-латыни. Потом опять уткнулся в работу.
– Однако вы ведь кельт, не так ли? – уточнил он, использовав греческое название галлов.
– Нет, что вы, я римлянин, – возразил я.
– Но вы выглядите совсем как кельт. Вы похожи на нас, такой же высокий и говорите совсем как мы.
Его последние слова очень меня удивили. Вот уже много часов я сидел здесь и потягивал вино. Я никуда не выходил. Тем не менее я объяснил ему, что моя мать была из племени кельтов и что я ее совершенно не знал. А мой отец – римский сенатор.
– А что это вы пишете на греческом и латинском языках? Что вас так увлекает?
Я не стал отвечать ему грубостью. Этот человек начинал интриговать меня. Однако к своим сорока годам я уже знал, что, как правило, люди, которых встречаешь в таких вот тавернах, бывают интересны только в течение первых нескольких минут, а потом общение с ними начинает смертельно утомлять.
201 
