35 
Без них ни бары, ни воспоминания не будут прежними. Без Мустафы «Холидэй-Инн» в Сараеве был бы частью охваченного войной города, не больше. Никто другой не смог бы так стирать пыль с бутылок, после того как в отель попала бомба, а потом обслуживать клиентом с неизменной учтивостью и хладнокровием. Без Сильвии мой любимый бар контрабандистов на Гибралтаре был бы скучнее выступления Абеля Матутеса. Без Пепе Барсены, официанта, подхватившего вирус поэзии, никто не признал бы «Хихон» литературным кафе. Без Клаудио, уложившего на пол самого Панчо Вилью, когда тот, совершенно пьяный, въехал в «Оперу» верхом, эта таверна была всего лишь одним из многочисленным мест мексиканской столицы, где можно выпить текилы. Все бары и кафе, в которых мне довелось побывать, включая давно ушедшие в небытие, вроде «Фьюмы» в Кальяо или «Масти» в Картахене, запомнились мне благодаря своим официантам. Как позабыть черноусого гиганта Антонио, превращавшего обслуживание посетителей с захватывающий спектакль, стоивший любых чаевых. В Бейруте, в Луанде, в Севилье — повсюду мне хотелось прочесть в их глазах одобрение, заслужить их доверие, стать им другом. Я чувствовал, как в их профессиональном спокойствии, вежливом внимании к капризам клиентов сквозит особого рода мудрость, глубокое знание жизни и людей. Таким был лейтенант Кастильо. На самом деле, конечно, его звали по-другому. Я сам придумал это прозвище. Лейтенант Кастильо работал в роскошном средиземноморском яхт-клубе и ненавидел его богатых членов извечной, неистовой, поистине республиканской ненавистью. О своих чувствах он сообщил мне шепотом, перегнувшись через барную стойку. Лейтенант Кастильо предпочел бы видеть яхтовладельцев и разряженных дамочек в свете фар грузовика, под дулами винтовок, на краю собственной могилы. Подавая клиентам коньяк и колу, он смотрит на них с яростью санкюлота, словно определяя, кого стоит поставить к стенке первым. «Развлекайся, гадина, — думает он. — Тебе осталось три месяца!» Впрочем, лейтенанта Кастильо давно не видно. Наверное, уволили. В последнее время он окончательно утратил самообладание. Я часто представляю, как лейтенант точит о камень свое мачете и прикидывает, когда лучше выступить. Надеюсь, когда время придет, он узнает меня.
МАЛЕНЬКИЙ СЕРБ
Пару дней назад я сидел в летнем кафе на площади Святого Франциска в Кадисе и наблюдал за прохожими. Соседний столик занимала молодая пара с двумя ребятишками, семи и девяти лет. Перед ними лежали карта и фотоаппарат. Я был голоден, как улитка на корабельной мачте, и заказал себе гигантский завтрак. Отламывая по кусочку горячий хлеб, я смотрел, как голубиная стая кружится над собором. Поглядывал и на детей. Родители купили им по рогатке. Когда я был маленьким, нам приходилось мастерить их самим, из кожи и дерева. Теперь они продаются на каждом углу и стоят гроши. Забавно получается: столько народу требует запретить военные игрушки, но никого не волнует настоящее оружие, с помощью которого можно выбить глаз или раздробить коленку.
Итак, я сидел на площади, завтракал, поглядывая на детишек с рогатками, и краем глаза наблюдал, как горделивый и самодовольный голубь, надувая зоб и выпячивая грудь, расхаживает среди взволнованных самочек. Я как раз пытался разгадать, на ком остановит свой выбор этот Траволта птичьего мира, когда один из малышей громко предложил: «Пойдем постреляем голубей!» Я вздрогнул и повернулся к отцу семейства, но тот как ни в чем не бывало продолжал читать газету. Я перевел взгляд на мать, элегантную блондинку, но она равнодушно рассматривала площадь. Тем временем, ее отпрыски поднялись с мест, зарядили свои рогатки камешками из городской клумбы и пошли стрелять направо и налево. Траволту, застав врасплох, поразили в брюшко и грудь. Его внутренности вперемешку с белыми перьями брызнули прямо к моим ногам. А милые дети продолжали расстреливать голубей с чудовищной меткостью сербских снайперов. Раненые птицы метались по площади, в воздухе носились клубы перьев.
Белокурые ангелочки буйствовали еще минут пять. Все это время их отец сидел уткнувшись в свою газету. Мать спокойно наблюдала за бойней, которую учинили ее сыновья. Лет через сорок они станут говорить о благословенных детских годах за рождественским столом и, возможно, прольют слезы умиления, припомнив эпизод на площади. Наконец женщина взглянула на меня. Должно быть, она прочла мои мысли и, почти физическим усилием преодолев апатию, позвала старшего сына: «Пакито, поди сюда немедленно! И брата приведи!» Пакито притворился глухим и продолжал охоту. Женщина подождала несколько полминуты, вновь взглянула на меня, и позвала решительнее: «Пакито!». Спасенный голубь взмыл над колокольней, а Пако вернулся за столик с видом покорившего Галлию Цезаря, ведя за собой изрядно вспотевшего брата. В качестве трофея он захватил белые перышки из хвоста несчастного Траволты, находившегося в тот момент на пути к Создателю. Мать разоружила их с показной решимостью. Пакито, почуяв, кто в этом виноват, подарил мне взгляд, полный ненависти. В тот момент он напомнил мне солдата, который хотел убить пленного, но остановился, заметив, что на него направлена камера Маркеса. Это было в хорватском Кукуньеваче, в сентябре девяносто первого года. Детишки, вне всякого сомнения, далеко пойдут. Я вполне мог бы повстречать их не в Кадисе, а в Косове, и не с рогатками, а с «калашниковыми» в руках. Я все же подозреваю, что среди убитых Иродом и Соланой младенцев не все были невинными.
35 
