149 
Я благодарен тебе: ты делал меня владыкой, упрямо и самозабвенно, пытаясь уподобиться Творцу, ты лепил меня-нового из глины власти, чтобы я остался прежним.
Спасибо — и прости.
Я убью тебя снова.
Навсегда.
- — …помню горький привкус славы, помню вопли конной лавы,
- Что столицу, как блудницу, дикой похотью брала.
- Помню, как стоял с мечом он, словно в пурпур облаченный,
- А со стен потоком черным на бойцов лилась смола…
Ты травишь меня сворой псов-подробностей, Златой Овен, все за тебя — правда и ложь, быль и небыль, мой сын, которого я не зачинал, мои походы, которых я не совершал, мои сподвижники, гибель которых я видел собственными глазами! Я — никто, я меньше, чем никто, и нет у меня орд, способных обвалом рухнуть с Белых гор Сафед-Кух на твои твердыни, о вожак стад! — нет и свидетелей, способных обвинить тебя на высшем суде, ибо Гургин далеко, а остальные безнадежно немы, кроме этого умирающего кузнеца, чье существование — прах под зимним ветром!
Я брожу по твоим пастбищам неприкаянным призраком, погибшей душой, стеная о том, что ушло прошлогодним снегом; я вновь добрался бы до Мазандерана, я вновь свернул бы тебе шею, если бы знал: это хоть что-то изменит!
И все-таки я возьму Кабир.
Сам.
Здесь и сейчас.
- — …воля гневного эмира тверже сердцевины мира,
- Слаще свадебного пира, выше святости была…
Они слушают меня, открыв рты, они внимают тому, что выше нас, выше всех, выше мавзолеев и тверже гранита, они берут твой Кабир вместе со мной, заново — посмотри в их глаза, мертвый череп! Посмотри и ухмыльнись, если сможешь! Там клубами плещет дым горящей столицы, там сшибаются всадники, там в стенном проломе бьются последние защитники Кабира, и вой гургасаров перекрывается визгом бедуинов Антары Абу-ль-Фавариса; их взгляды полны огня и стали, бешенства и ярости, их взгляды — зеркала, их души — зеркала, их жизнь, исковерканная тобой — зеркало, где теперь отражаюсь я-настоящий, я-живой, я-подлинный…
Моя прихоть равна твоей, о Златой Овен, потому что я стою ныне на своей земле, и не баранам гнать меня прочь, туда, где мы все презренно равны: рогатые и безрогие!
Я возьму твой Кабир.
Сам.
- — …над безглавыми телами бьется плакальщицей пламя,
- Над Кабиром бьет крылами Ангел Мести, Ангел Зла,
- Искажая гневом лица, вынуждая кровь пролиться —
- Плачь, Златой Овен столицы, мясо бранного стола!
Звени, чанг — оружие превыше мечей, господин превыше венценосцев, истина превыше летописей или памяти; звени, пой, опускайся ятаганом на холку проклятой твари, даже если я льщу сам себе несбыточной надеждой, и все мои упования — льдинка на полуденном солнце!
Обманывая сам себя — я все равно обманываюсь сам.
Сам.
* * *
…старый Коблан прожил еще три с половиной дня.
Все это время Абу-т-Тайиба не отпускали: самая лучшая еда, самое мягкое ложе, любая одежда, золотые динары, лишь пожелай он, были бы к его услугам. Во двор с утра набивались толпы людей — забыв о смерти, забыв о скорби, они приходили слушать, и пламя души умирающего все жарче горело во впадинах глазниц.
Тело уходило без боли и сожаления.
Кузнец умрет, произнеся всего два слова.
— Ш-ш… ш-шахский дар, — скажет он, и отойдет к праотцам с улыбкой.
Все решат, что покойный имел в виду доспех, оставленный ему первым эмиром Кабирским.
А Абу-т-Тайиб лишь кивнет и закроет умершему глаза.
Наутро поэт оставит дом Кобланов, попрощается у ворот со старушкой, а потом зашагает себе дальше.
По эмирату, от барханов Верхнего Вэя до масличных рощ Кимены.
Он никогда и никому не скажет, что в свою последнюю ночь, проведенную у кузнеца, он тайком ходил в кладовку.
Туда, где хранился драгоценный сундук с латами.
Крышка откинулась без скрипа.
Вместо бараньего черепа по зерцалу панциря вилась ровная вязь; две строчки.
Бейт из «Касыды о мече».
- — Живой, я живые тела крушу, стальной, ты крушишь металл —
- И, значит, против своей родни каждый из нас восстал!..
Поэт закроет крышку.
Мертвых не существует.
Совсем.
Глава пятнадцатая,
подлежащая было усекновению по причине отсутствия ответов на вопросы, но даже Аллах (слава Ему!) не обещал отвечать на все загадки Мироздания (при условии, что кто-то из смертных дерзнет беспокоить Господа миров своими наглыми домогательствами).
1
— Открывай, хозяин! Именем светлейшего эмира Салима! Открывай, пока мы не разнесли ту рухлядь, которую ты по недомыслию именуешь дверью!
149 
