— Ого, интересно. А история каких времен?
— Ну, скажем, Ренессанс и чуть позже. Примерно во времена Шекспира.
— Значит, о тогдашних магах, — сказал Роузи. — Вроде Джона Ди, да?
Он удивленно на нее посмотрел.
— Ну, в общем, да, — сказал он. — В том числе и о нем. А откуда вам знакомо это имя?
— Я читала о нем в романе. Вы историк?
— Преподавал историю, — сказал Пирс. Слово «историк» показалось ему слишком громким. — А что это был за роман?
— Исторический, — она рассмеялась, настолько очевидным был ответ. — Естественно. Феллоуза Крафта. Он жил в наших краях и писал книги.
Тень понимания пробежала по лицу Пирса, и он не просто понял, откуда она может знать старика Ди, — здесь было нечто большее. И Роузи вдруг тоже вспомнила, что в последний раз, когда была в библиотеке, мельком видела человека, очень похожего на того, который сейчас стоял перед ней.
— Да-да, это наша местная литературная знаменитость. Его дом и сейчас стоит в Каменебойне.
— Вот это ничего себе, — сказал Пирс.
— Так вы о нем слышали? — спросила Роузи. — Он ведь так и не стал по-настоящему известным писателем.
— По-моему, я прочел едва ли не все его книги. Много лет тому назад.
— Опаньки, — сказала Роузи, внимательно глядя снизу вверх на Пирса и испытывая чувство, похожее на рождение замысла новой картины: множество разных предметов плавятся, перетекают друг в друга, и вдруг становится ясно, что все их можно выразить в единой форме. — А может такое случиться, — спросила она, — что вам вдруг понадобится работа?
В смысле, приработок, и не на полный рабочий день?
— Мне? — спросил Пирс.
— И вы действительно преподавали в колледже? Учили студентов?
Он оттарабанил ей краткий curriculum vitae.
— Послушайте, — сказала она. — Можете подождать здесь минутку — всего одну минуту, и никуда не уходите.
Он дал понять, что спешить ему особо некуда. Он стоял и смотрел, как она, глубоко задумавшись, идет через лужайку; так, совсем ушла в себя, почти остановилась; теперь приняла какое-то решение и быстрым шагом пошла к группе одетых в белое игроков.
Он попробовал несколько раз ударить по мячу, потом облокотился на молоток: оно и без того неплохо, в этом солнечном майском полудне. Те желтые цветы, которые как раз распустились, когда он приехал в Откос, уже со 470
Wm» третья шли; у дорожки стоял точно такой же знакомый куст но, кроме листьев, на нем ничего не было, — а у корней серовато-желтая посыпка из опавших лепестков. Зато расцвела сирень, белая и пурпурная, и тоже начинала отцветать; а на розах набухли цветочные почки. И все это принадлежало ему, до последней тычинки, весь этот гигантский круговорот жизни, из которого он не выпал в первый раз за долгие годы, в первый раз — с каких, интересно, времен? Со времен ухоженных дорожек и клумб Ноута.
Это его край, и Феллоуза Крафта тоже; если в этом и было какое-то знамение, то наверняка доброе, хотя он еще не привык воспринимать свою жизнь в такого рода категориях. Он чувствовал сейчас одну только простую радость жить; он был уверен только в том, что не разучился удивляться.
Предложила работу. Он стоял и смотрел, как Роузи, сияя улыбкой, идет обратно к нему.
— Бони сказал, что мысль — лучше не придумаешь, — сказала она, подхватывая Пирса под локоть. — И в вашем случае он попал в самую точку. Лучше и в самом деле не придумаешь.
— Бони?
— Бони Расмуссен. Это его дом.
— Ваш отец.
— Мой дядя.
— Ага. — Очень может быть, что здесь, как в старом добром романе, богатые дядюшки встречаются на каждом шагу. — А что за работа?
— Короче говоря, — сказала она. — Можете вы мне для начала просто оказать одну услугу? Связанную с Феллоузом Крафтом. А работа приложится.
Его вели по направлению к иссохшему, ссутулившемуся и, судя по всему, старому как мир человеку, который попивал лимонад, точно так же опершись на свой молоток.
— Боже, как здорово, что я вас нашла, — сказала Роузи.
— Правда?
Старик еще загодя, издалека, поднял в приветственном жесте руку, и Пирс ответил тем же, вышагивая по бархатистой лужайке и в то же время чувствуя, что переступил через порог какого-то невидимого портала — портала, через который обратного хода уже не будет. Он не знал, почему и откуда у него это чувство, но чувство было знакомое, потому что ему уже доводилось его испытывать раньше.