Форд варил мозгами. «Окромя евреев», — пробормотал он. Моргану показалось, что он ослышался. «Простите?» — «Евреи, — сказал Форд. — Эти ни на кого не похожи. Они-то могут вашу теорию спустить в сортир». Он улыбнулся.
Морган молчал. Он курил сигару. Огонь потрескивал в камине. Ветер бросал заряды снега в окна библиотеки. Морган заговорил снова: «Время от времени я подряжаю ученых мужей помочь мне в философских изысканиях, я надеюсь прийти к какому-то заключению о жизни, которое вне досягаемости человеческих масс. Я предлагаю разделить плоды моих изысканий. Надеюсь, вы не столь наглы, чтобы считать ваши достижения результатом только ваших собственных усилий. Если же вы рассматриваете свой успех именно таким образом, я предупредил бы вас, сэр, об ужасной цене, которую вам придется заплатить. Вы сядете на мель, окажетесь на краю мира, и ни один человек не появится перед вами в пустоте небесного свода. Вы верите в бога?» — «Это уж мое личное дело», — сказал Форд. «Отлично-отлично, — сказал Морган, — я и не ожидал, что человек вашего склада может охватить такую общую идею. Вы, может быть, нуждаетесь во мне больше, чем вы думаете. Предположите, что я мог бы доказать существование всеобщих законов приказания и повторения, которые дают смысл всей деятельности на этой планете. Предположите, я мог бы продемонстрировать вам, что вы являетесь инструментом перенесения в наш современный мир тенденций человеческого тождества, которые подтверждают старейшую мудрость в мире».
Морган внезапно встал и вышел из комнаты. Форд повернулся на стуле. Старик стоял в дверях и энергичным жестом поманил его к себе. Форд пошел за ним через центральный холл библиотеки в Восточную комнату, стены которой были покрыты книжными полками. Там были два верхних яруса с променадами, стекло и полированная медь, так что можно было, невзирая на высоту, легко вытащить любую книженцию. Морган прошел к дальней стене, нажал корешок какой-то книги, и тогда часть полок отъехала в сторону, открыв проход, через который свободно мог пройти человек. «Прошу вас», — сказал он Форду и, проследовав за ним в маленькую комнату, нажал кнопку, после чего полки встали на место.
В комнате стоял скромняга стол, круглый и полированный, два стула с высокими спинками и шкаф со стеклянным верхом для демонстрации манускриптов. Морган включил настольную лампу под зеленым абажуром. «Ни одна душа не заходила еще сюда вместе со мной», — сказал он. Включил торшер, и стеклянный шкаф осветился снизу «Подойдите, сэр», — сказал он. Форд увидел за стеклом древний пергамент, покрытый латинской каллиграфией. «Перед вами фолио одного из первых текстов розенкрутцеров, — сказал Морган, — „Химическая свадьба христианина Розенкрутца“. Вы знаете, кто такие были настоящие розенкрутцеры, мистер Форд? Это были христиане-алхимики в Рейнском Пфальцграфстве при курфюрсте Фридрихе Пятом. Мы говорим сейчас о начале семнадцатого века, сэр. Эти великие и добрые люди провозглашали идею таинственного и благого начала, живущего в каждой эпохе в определенных людях, чья задача — приносить пользу всему человечеству. По-латыни это звучит как prisca theologia и обозначает тайную мудрость. Странная вещь, но эта вера была не только у розенкрутцеров. Мы знаем, что в Лондоне в середине того же столетия существовало общество, называвшееся „Невидимая коллегия“. Его члены были носителями того же благого начала, о котором я говорю. Вы, конечно, ничего не знаете о писаниях Джордано Бруно, а между тем вот здесь имеется образчик — страница, написанная его собственной рукой. Мои грамотеи проследили все это дело, как хорошие сыщики, и выяснили существование этой идеи и тайных обществ, поддерживавших ее, в большинстве культур Ренессанса, в средневековье и в Древней Греции. Надеюсь, вы не потеряли нить моей мысли? Первейшее записанное упоминание об особых людях, рождающихся в каждом веке, с их prisca theologia для облегчения страданий человечества, пришло к нам из греческого перевода трудов египетского жреца Гермеса Трисмегистуса. Именно Гермес дал имя этому оккультному знанию — герметика. — Толстым указательным пальцем Морган припечатал еще один участок стекла на своем шкафу, где виден был кусок розового камня с еле заметными геометрическими начертаниями. — Это, сэр, быть может, образчик подлинного письма Гермеса, сделанного клинописью. А теперь разрешите мне вас спросить. Почему вы полагаете, что идея, имевшая хождение в каждом веке, при всех цивилизациях, исчезла в нынешние времена? Только потому, что век науки вышвырнул этих людей и их мудрость за пределы видимости? Я отвечу вам: подъем механической науки, все эти Ньютоны и Декарты, был великим заговором мировой дьявольщины — заговором, чтобы разрушить наше представление о реальности и нашу уверенность в существовании среди нас трансцендентально одаренных персон. Тем не менее они есть среди нас. В каждом веке они среди нас. Они возвращаются, вы понимаете? Они возвращаются!»