97 
Полиция была удовлетворена, и первый полицейский захлопнул свой блокнот.
Тео стоял рядом с Ренделлом.
— Думаю, мистер Ренделл, — сказал он очень серьезно, что вы поедете со мной до самой гостиницы.
Тот, кисло улыбнувшись, ответил:
— Я тоже так думаю, что поеду.
Толпа зевак расступилась, когда Ренделл, держа “дипломат” у груди, сопровождаемый двумя полицейскими, поплелся за Тео к лимузину. Он забрался в машину, уселся на самом краешке заднего кресла, и Тео захлопнул дверь. Окно задней двери было опущено, и первый полицейский, по-дружески наклонился к Ренделлу.
— Wij vragen excuus, — сказал он. — Het spijt mij dat u verschrikt bent. Het… — Тут он прервался и потряс головой. — Извините, забылся и говорю по-голландски. Я хотел принести наши извинения за ваши неприятности. Просим прощения за испуг и беспокойство. Просто, какие-то сукины дети хотели вас ограбить. Им был нужен ваш портфель. Обыкновенное ворье.
Ренделл усмехнулся. Всего лишь портфель. Обыкновенное ворье.
Полицейский сказал еще следующее:
— Если мы их поймаем, то вызовем вас для опознания.
— Вы не поймаете их даже через миллион лет, — хотелось ответить Ренделлу, но вместо этого он сказал просто:
— Спасибо! Я вам очень благодарен.
Тео завел двигатель, а когда полицейский выпрямился, чтобы отойти в сторону, Ренделл глянул на его значок. На металлическом овальном поле была изображена книга, над которой, защищая ее, нависал меч. По краю значка шли слова: Vigilat ut quiescant. Ренделл догадался, что подпись значит: «Они следят, посему вы можете чувствовать себя в безопасности».
Меч защищал книгу.
Только вот при этом он знал, что в собственной безопасности он никогда не сможет быть уверенным.
До тех пор, пока книга должна будет храниться в секрете.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
РЕНДЕЛЛ БЫЛ УВЕРЕН, что и через много-много лет, оглядываясь на прожитые годы, он будет помнить два последних часа этих суток, а точнее — самый последний час, проведенный им в гостиной королевских апартаментов амстердамского отеля «Амстель». Он будет вспоминать этот час как верстовой столб, поворотную точку в своей личной одиссее жизненного пути. В это место — в данный момент времени, он прибыл, не имея руля и ветрил. Но сегодня вечером, почти в первый раз на собственной памяти, он почувствовал, что у него появилось какое-то направление, некий маяк, способный привести его к той жизни, которую он избрал для себя.
Но в этом же событии имелось нечто бесконечно большее — его невозможно было коснуться или удержать, но познанное оставалось жить в тебе, такое же реальное и осязаемое будто часть твоего собственного тела.
И то, что Ренделл испытывал в себе — было спокойствием. Кроме того было чувство безопасности. И в этом же чувстве имелась какая-то цель, правда, было неясно, куда она ведет. Впрочем, даже и это было не важно…
Одного не было в этом новом чувстве, и как раз тут Ренделл был абсолютно уверен. Охватившее его состояние не имело ничего общего с религией в самом прямом или ортодоксальном ее смысле. Вместе с Гете Ренделл понимал сейчас, что тайна не требует для себя чудес. Нет, нет, овладевшее им чувство ни в коей мере не было религиозным. Скорее уж, оно было убеждением, трудно определимой силой. Все это было так, как если бы Ренделл открыл, что смысл его жизни, его собственное назначение перестало быть пустотой. Вместо этого пришла уверенность, что его персональное существование, как и у всех людей, было вызвано некой причиной, каким-то высоким предназначением. К Ренделлу пришло осознание непрерывности, личной связи с имеющимся у него прошлым, в котором он жил до сих пор, и будущим, в котором ему жить и жить; через осознание всех тех неизвестных ему пока смертных, что еще придут в эту жизнь, как пришел он в нее сам, которые будут увековечивать его реальность в этой жизни — и так до бесконечности!
Вошедшее в его жизнь — и Ренделл осознавал это — еще нельзя было назвать верой, той самой, не задающей никаких вопросов верой в невидимого и божественного Творца или Планировщика, что и дает цели и мотивации человечеству, который и является объяснением всего сущего. То, что вошло в него, гораздо лучше объяснялось самим Ренделлом как начало убежденности — убежденности в том, что его личное бытие на земле имеет смысл, причем, не только ради себя самого, но и для тех, с кем он сталкивается, для тех, с кем он связан. Короче, здесь, в этом месте Ренделл оказался не случайно или же по иронии судьбы и, следовательно, выходит не был он ничтожным сгустком плоти, пляшущим в вечном мраке пустоты.
97 
