2 
— Ты не псих.
— Ты сама говорила, что меня надо лечить электрошоком.
— Нет.
— Врешь.
— Я сказала, что кто-то другой так сказал.
— Кто?
— Не важно.
— Кто?!
— Доктор.
— А, ты, значит, ходишь по врачам советоваться насчет меня!
— Нет, я случайно познакомилась с ним у Брайана.
— И сказала: «Мой муж — псих, я хочу упрятать его в дурдом».
— Перестань кривляться.
— Это ты заставляешь меня кривляться. Я твоя марионетка, ты меня низводишь до безмозглой марионетки и прячешь в карман. Ты такая железная, холодная, никакой в тебе ни душевности, ни нежности, ни пощады. Если б я женился на милой, доброй женщине, я был бы совсем другим человеком. О, как все черно, как беспросветно. Почему ты от меня не уходишь?
— Не хочу.
— А то люди увидят, что и ты не ангел! Ты меня не любишь, верно? Ты меня терпеть не можешь, ненавидишь, вот в эту самую минуту. Признайся уж.
— Не сказала бы.
— Ага, значит, это на самом деле правда, только не скажешь, что ж ты тогда признаешься мне в любви, ханжа проклятая?
— Ничего подобного, я сказала совсем другое.
— «Ничего подобного, я сказала совсем другое»! Ты что, свихнулась?
— Я могу сказать, что я тебя ненавижу, но это будет неправда. Я думаю, что говорю.
— Ты думаешь, что говоришь! Наш брак — сумасшедший дом. Зачем ты вообще за меня вышла? Все были поражены. Твой отец чуть не рехнулся. Так зачем ты…
— Ох, какая разница.
— «Какая разница». Ты всегда это говоришь. Я буду умирать, ты опять это скажешь. Ты пиявка, вошь, паразит-кровосос. Ты как комар, как блоха, сосешь мою кровь, чтобы жить. Высосешь меня досуха, прислонишь к стенке и будешь всем говорить: «Вот мой муж, бедненький Джордж!»
— Ты же сам в это не веришь, зачем ты все это говоришь?
— Верю. Ты думаешь, сколько б я ни орал, все равно я в тебе нуждаюсь, и стоит мне перестать орать, ты тут же решаешь, что у нас все безоблачно.
— Да.
— Ты все врешь, это неправда, это тебе кажется. Господи, если б я только мог засунуть эти слова тебе в глотку, прикончить тебя. Такое можно сказать, только если ненавидишь кого-нибудь всеми фибрами души, понимаешь ты или нет?
— Врешь. Нет у тебя никакой ненависти ко мне!
— Тебя дьявол послал, чтоб меня мучить. Что б тебе не уйти, пока я тебя не убил? Неужели ты не можешь проявить человеколюбие и не дожидаться, чтоб тебя убили? Но нет, о нет, ты не уйдешь, ты никогда не уйдешь, ты хочешь, чтоб люди смотрели на тебя и говорили: «Вот многострадальная Стелла, добродетельная жена!»
— Не надо так вести машину, ты ее изуродуешь.
— Машину тебе жалко, а меня?
— Жаль, что я не могу тебе помочь.
— Лучше себе помоги. Ты еще пожалеешь…
— Ты прекрасно знаешь, что я тебя люблю и забочусь о тебе.
— Ах, какая формулировка, какой тон. Тебе надо бы брать уроки женственности.
— Как мне еще формулировать, когда ты так себя ведешь?
— Неужели ты совсем бесчувственная?
— Сейчас да. Я отключила все чувства. Иначе бы заорала.
— Можешь орать, мне это нравится.
— Достаточно и один раз крикнуть.
— Ну признайся, что ненавидишь меня?
— Если я скажу, что ненавижу, это будет конец, в мире больше не будет никакого смысла, одна сплошная тьма…
— Если ты это скажешь, это станет правдой? Значит, это уже правда…
— Нет-нет…
— Давай, навлекай тьму! Она и так меня поглотила. Господи, ты же мне всю душу вымотала!
— Ну так не разговаривай. Попробуй помолчать немного, попридержи свою мерзость в себе. У других получается, может, и у тебя получится?
— Ты-то уж точно свою мерзость держишь в себе, но она все равно воняет, гниет и воняет. Ты кислая, мерзкая, вся прогнившая.
— Заткнись, чтоб тебя!
— Что ты сказала?
— Неважно.
— Что ты сказала?!
— Ты сумасшедший. Ты сходишь с ума от страха, потому что этот человек должен приехать.
— Что?!
— Ты сходишь с ума от страха, потому что Розанов должен приехать.
— Ты… стерва… ты…
Джордж двинул рукой вбок, попав ей по скуле тыльной стороной ладони.
— Джордж… стой… останови… стой…
— Черт, черт, черт!..
Джордж завертел руль, яростно выворачивая машину в сторону канала. Он дергал руль, словно это было ядовитое растение, которое он поклялся выдрать с корнями. Машина вильнула, кренясь и скользя по неровным камням, и свет ближайшего фонаря проехался по лобовому стеклу, оставив звездную тропу, а дождь принялся хлестать машину по-другому, скача вокруг, словно машина сама отряхивалась, как собака. Джордж понял, что еще секунда и он задохнется; вся кровь словно ринулась в голову, вот-вот взорвется, распустится пылающим, сочащимся алым мокрым цветком. Он подумал: «У меня сердечный приступ или что-то вроде, если я не выберусь на воздух, то умру». Хватая ртом воздух, он нашарил ручку двери и почти вывалился наружу, поскользнувшись на булыжниках и налетев на мокрый скользкий бок машины. Дождь оросил его пылающее лицо. Он увидел совсем рядом под собой темную поверхность канала, покрытую подвижными колечками, похожими на серые монетки. Дальше виднелась крутая эллиптическая дуга чугунного пешеходного мостика. Машина, колесами уже почти на краю набережной, удалялась от Джорджа на автоматической передаче. Должно быть, он машинально нажал на тормоз, когда разворачивался. У него вырвался яростный вой отчаяния. Почему машина не свалилась в воду, как он хотел, почему он все должен делать своими руками? Исчезни, все постылое, погрузись в пучину разрушения! Руки скользили по мокрому металлу. Нечто всеобъемлющее, как секс, как чувство долга, вселилось в него, захватывающая дрожь яростной спешки и чистого, абсолютного страха. Скорей, скорей, скорей, должен, должен, должен. Он почти упал на машину сзади, уперся ногами в неровные камни вымостки и надавил раскрытыми ладонями на заднее окно. Он ощутил под руками залитое дождем грязное стекло и задрал к небу безумное гневное лицо, словно воющий пес. До него донеслись вопли — его собственный и чужой. В тот же миг он глянул на чугунный мостик и увидел, что там кто-то стоит: высокий, в длинном черном плаще. Это дьявол, подумал Джордж, дьявол наконец явился за…
2 
