11 
А караван, состоящий из людей, лошадей, волов и слона, совершенно скрылся в тумане, и уже нельзя различить в нем даже протяженное пятно неопределенных очертаний, в которое превратились они все. И нам придется нагонять его бегом. По счастью, мы не слишком замешкались, наблюдая за горячим спором прихожан, и едва ли слон мог уйти далеко. Когда видимость хорошая или когда туман не до такой степени напоминает пюре, довольно было бы идти по глубоким следам, оставленным тяжелыми тележными колесами на рыхлой земле, но сегодня, сейчас, даже если поведешь носом вдоль самой дороги — не сумеешь определить, что здесь проходили люди. Да и не только люди, но и, как было уже сказано, животные, вьючные и иные, а особенно зверь семейства хоботных, известный при португальском дворе под именем соломона, зверь, чьи ноги оставляют на почве почти безупречные окружности — отпечатки, которые могли бы принадлежать какому-нибудь динозавру круглолапому, если таковые водились когда-либо. А если уж мы завели речь о животных, кажется делом странным и невозможным, что никто в Лиссабоне не додумался послать с экспедицией двух-трех собак. Собака ведь — оберегатель жизни, определитель курса, этакая четвероногая буссоль. Довольно только сказать ей: Ищи, и вот пять минут еще не минут, как вернется она, виляя хвостом, сияя глазами от счастья. Ветра нет, но кажется, что пелена тумана колышется медленно завивающимися вихрями, будто сам борей самолично, собственной персоной дует на нее с самого что ни на есть крайнего севера, из страны вечных льдов. Признаем, впрочем, есть и кое-что нехорошее, а именно — что в столь деликатной ситуации, как эта, кто-то взялся наводить лоск на прозу с целью получить несколько поэтических отблесков, но без единого проблеска оригинальности. К этому часу путники уже со всей определенностью обнаружили отсутствие одного из своих сотоварищей, и двое других добровольно вызвались вернуться и спасти потерпевшего кораблекрушение, и это по всем статьям заслуживало бы благодарности, если бы не слава недотепы, которая отныне и до гробовой доски будет сопровождать несчастного. Нет, сами посудите, рек общий глас, вот он сидит там да ждет, когда его явятся спасать, ни стыда, ни совести. А тот и правда сидел, но сейчас уже поднялся и отважно сделал первый шаг — с правой, разумеется, ноги, чтобы отогнать каверзы судьбы и ее могущественных союзников, удачи и случая,— но левая отчего-то замешкалась, да и неудивительно, оттого что земля исчезла, совсем скрылась, словно нахлынула новая приливная волна тумана. Третий же шаг он и вовсе не смог сделать, как и различить собственные свои руки, вытянутые вперед, будто для того, чтобы не расквасить нос о внезапно возникшую дверь. В этот миг посетила его еще одна мысль — о том, что дорога-то имеет изгибы, поворачивает то в одну сторону, то в другую, им же избранный курс, идя по прямой линии, в конце концов заведет его в какую-нибудь пустыню, где в скорой гибели своей, гибели души и тела, можно будет не сомневаться. А когда настанет этот великий миг, не окажется рядом даже собаки, чтобы осушить ему слезы. Он подумал было, не вернуться ли в деревню, не дождаться ли там, пока туман рассеется сам собой, но, окончательно утеряв ориентиры, утратив понятие о сторонах света, словно оказавшись и вовсе в каком-то внешнем надземном и совершенно неведомом пространстве, не нашел ничего лучше, как снова сесть на землю и ждать, когда судьба, случай, удача, все они вместе или каждый порознь приведут самоотверженных добровольцев на тот крошечный клочок земли, где, как на необитаемом острове, находится он безо всяких средств связи. А еще точней — затерянный, как иголка в стогу сена. С этой мыслью он спустя три минуты и уснул. Человек странное все же существо — в равной степени способен он и лишиться чуть не навсегда сна из-за какого-то совсем уж малозначащего пустяка, и накануне битвы дрыхнуть без задних, как говорится, ног. Вот именно. Да, сон, сковавший бедолагу, длился бы, может быть, и доныне, если бы вдруг где-то в тумане, а где именно — неведомо, слон соломон не испустил трубный рев, громоподобные отзвуки коего наверняка дошли до самых берегов ганга. Разбуженный им столь резко, человек не мог сразу понять, где именно находится источник звука, решивший спасти его от гибельного переохлаждения или кое от чего еще, пожалуй, похуже, потому что здесь водятся волки, и человеку, если он один и безоружен, не отбиться от стаи, да и с отдельным представителем породы не справиться. Второй призыв соломона был еще мощнее первого и начинался с каких-то глуховатых перекатов, рождающихся в глубинах глотки и подобных рокоту барабанов, а затем немедленно сменялся синкопированным трубным звуком. А человек уже рассекал туман, как всадник, скачущий в атаку с копьем наперевес, и молил про себя: Ну, еще раз, соломон, пожалуйста, еще раз. И соломон внял просьбе и затрубил снова, теперь уже потише, как бы подтверждая, потому что отставший, ныне уже переставший быть таковым, видел уже интендантский воз, хоть и не мог различать подробности, люди и предметы расплывались как пятна, как кляксы, а нас сейчас осенила очередная и еще более беспокойная мысль — а что, если этот туман из тех, которые разъедают кожу людей, коней и самого слона, хоть она на удивление твердая, такой толщины и плотности, что даже тигриный клык ее не берет, а ведь туманы — они разные бывают, настанет день, раздастся крик: Газы, и горе тому, кто не успеет натянуть на голову туго пригнанную резину. У солдата, который проходит мимо с конем в поводу, отставший спрашивает, вернулись ли уже добровольцы, завершив операцию спасения и вызволения, солдат же в ответ глядит недоверчиво, будто перед ним провокатор, а их и в шестнадцатом веке хватало, достаточно справиться в архивах инквизиции, и говорит сухо и неприязненно: Что это тебе в голову-то взбрело, никто и не думал даже вызывать добровольцев, при таком тумане сделать можно только то, что мы и сделали,— сбились в кучу и ждем, пока он не рассеется сам собой, и опять же вызывать добровольцев — не вполне свойственно взводному, он обычно ограничивается тем лишь, что говорит: Ты, ты, ты, ты старший, налево кругом марш, или что-то в таком роде: Герои, герои, либо все станем героями, либо никто. И, давая понять еще яснее, что желает прекратить этот разговор, солдат быстро сел в седло, буркнул: Пока, и исчез в тумане. Он был недоволен собой. Давал объяснения, которых никто не просил, делал замечания, на которые не уполномочен. С другой стороны, его немного успокаивает, что этот человек, пусть по виду и облику не похож, принадлежит к тем, да, ясное дело, никем другим он и быть не может, кого отрядили тащить и тянуть на трудных участках телеги, помогая волам, а это все люди малоречивые и — что еще важней — скудно наделенные воображением. Но на это нам следовало бы возразить примерно так: У человека, заплутавшего в тумане, с воображением было все вроде бы в порядке, стоит лишь вспомнить, с какой легкостью извлек он из ничего, из небывшего и небывалого добровольцев, отправившихся якобы искать и спасать его. Но, к счастью для его репутации, слон — совсем другое дело. Огромный, колоссальный, пузатый зверь, способный лишь звуком голоса своего устрашить самых отважных, снабженный хоботом, какого нет ни у одной другой твари земной, нипочем не может быть плодом воображения, сколь бы необузданным ни было оно. Со слоном все просто — он либо есть, либо его нет. И потому пора бы уж навестить его, пора поблагодарить, что применил к делу свой спасительный, богом ему дарованный хобот столь энергично, что, происходи дело в долине иосафатской[6],— мертвые бы воскресли, но никакой долины здесь нет, а есть кусок затопленной туманом дикой португальской земли, где сидит некто, всеми заброшенный, совсем почти уже замерзающий, да, и скажем, чтобы не пропало втуне трудолюбиво сколоченное сравнение, на которое решились, что бывают воскрешения столь хорошо организованные, что возможно осуществлять их прежде самой кончины. И слон словно бы подумал: Этот бедолага того и гляди сейчас помрет, дай-ка я его воскрешу. И вот уж означенный бедолага исходит благодарностью, изъявлениями вечной признательности до такой степени, что погонщик решился спросить: Да что ж такое сделал слон, что ты так благодаришь его. Если бы не слон, я околел бы от холода или был бы сожран волками. Как же ему удалось спасти тебя, он ведь как проснулся, не выходил отсюда. Ему и не надо было выходить, достаточно было затрубить в свою трубу, я ведь потерялся в тумане, а его голос спас меня. Если кто и может говорить о делах и поступках соломона, то это я, погонщик его, а потому не стоило бы тебе выдумывать всякую чушь насчет его трубления. Да он не один раз затрубил, а трижды, и я собственными ушами — пусть отсохнут они, если вру,— слышал их. Подумал погонщик так: Спятил, бедный малый, совсем спятил, видно, в голове у него помутилось от туманной сырости, знаю, бывают такие случаи. А вслух сказал: Чтобы нам с тобой не спорить попусту, трубил слон или не трубил, спроси-ка лучше вот у них, слышали они что-нибудь или нет. А те, о ком шла речь и чьи расплывчатые очертания, казалось, колебались и подрагивали при каждом шаге, вызывали немедленное желание спросить: Да куда ж это вы собрались в такую погоду. Знаем, знаем, что сбрендивший на слоновьем реве вовсе не об этом спрашивал их в эту минуту, знаем и то, что они ответили ему. Зато совершенно не знаем, связано ли тут одно с другим, а если связано, то как, и что, и с чем именно. Одно сомнению не подлежит — солнце, на манер исполинской сияющей швабры, внезапно пробило туман и отогнало его куда-то далеко. Обнаружился пейзаж со всем, что было в нем всегда,— с камнями, с деревьями, лощинами, горами. Троих вышеупомянутых уже нет здесь. Погонщик открывает рот, словно намереваясь что-то сказать, и опять закрывает. От слона ополоумевший меж тем начал терять плотность и объем, съеживаться, вот сделался прозрачным, словно мыльный пузырь, если, конечно, отвратительное качество мыл, производимых в ту эпоху, способно было произвести те чудесные радужные хрусталики, которые хватило же у кого-то выдумки изобрести, и вот внезапно исчез из виду. Сперва из виду, а потом с легким пуф — и вовсе исчез. Поразительно уместны бывают иные звукоподражания. Вообразите, каково было бы во всех подробностях описывать исчезновение персонажа. Страниц десять, самое малое. Пуф.
11 
