Сначала, вроде бы ничего, но потом стало скучно, ггероиня оказалась какой-то противной... 
40 
Бессмертная, изначально наделенная божественностью душа должна раз за разом проходить мрачный путь из-за первородного греха тела — убийства титанами Загрея. Земная жизнь добавляет новые грехи, они копятся, и человек никак не может избавиться от страданий круговорота жизней. Из-за грехов он может возродиться потом не в человеке, а в лошади, овце, птице или собаке, а может, став холодной змеей, ползать по земле.
Пифагорейцы, истолковавшие и углубившие учение орфиков, создали свое собственное учение о переселении душ и дыхании космоса.
Хонда потом смог проследить идею о том, что «космос дышит», во взглядах на жизнь и душу царя Менандра,[25] изложенных в длинных диалогах царя с буддийским монахом в Индии; это напоминало также и мистерии древнего синто.
По сравнению с по-детски сказочными, светлыми джатаками буддизма Хинаяны — хотя учение греков имело с ними нечто общее — концепция переселения душ, окрашенная мрачной меланхолией Ионических островов, утомляла Хонду, вызывала у него желание прислушаться скорее к философу Гераклиту, высказавшему идею непрерывного изменения, становления.
Именно в его философии вращающегося единства оказались слиты энтузиазм и экстаз: из всеобщего космоса проистекают эманации, и в результате появляются отдельные вещи, но они также вечно возвращаются к своему началу — космосу. И время, и пространство имеют основу в области трансцендентального, собственное «я» исчезает, легко сливается с космосом, в божественном опыте мы становимся другим существом. Поэтому человек и природа, зверь и птица, шумящий под ветром лес, речушка, мерцающая чешуей рыба, гора, поймавшая облако, синее море с разбросанными островами смогли отринуть границы существования и слиться в гармонии. Гераклит так объяснял мир: «Живые и мертвые, восставшие ото сна и спящие, молодые и старые, слившись, станут тождественны. Когда они изменятся, то станут теми, а те, изменившись, опять станут этими»; «Бог — это день и ночь, бог — это зима и лето, бог — это война и мир, бог — это изобилие и голод, только принимающий разные формы»; «День и ночь — все едино»; «Добро и зло — все едино». «Конечная и начальная точка окружности — все едино».
Когда Хонда прикоснулся к этим величественным идеям Гераклита, то ощутил, что ослеплен их сиянием, он испытал чувство освобождения, и в то же время ему казалось, что он не сможет сразу отвести ладоней, которыми закрывал глаза от яркого света. Прежде всего потому, что боится ослепнуть, а еще потому, что осознавал — его собственные чувства и мысли не созрели для того, чтобы встретить столь безграничное сияние.
14
…Хонда на некоторое время отвлекся и погрузился в исследование концепций переселения душ, которые ожили в семнадцатом-восемнадцатом веках в Италии. В переселение душ верил живший в шестнадцатом-семнадцатом веках монах-доминиканец Томмазо Кампанелла, этот еретик и бунтовщик провел в тюрьме двадцать девять лет, а потом, счастливый, овеянный славой, поселился в конце жизни в приютившей его Франции и по случаю дня рождения Людовика XIV преподнес королю оду, в которой подтверждал фактами свое учение о переселении душ.
Кампанелла изучал теории круговорота человеческого существования, созданные последователями брахманизма, знал, что душа умершего может возродиться в обезьяне, слоне, быке. Он знал о том, что пифагорейцы верили в бессмертие души и ее переселение — жителей своего «Города солнца» он определял как народ, появившийся из Индии, «бежавши оттуда после поражения монголами и насильниками, разорившими их родную страну…», называл их «пифагорейскими адептами брахманизма», хотя прямо не указывал на их веру в переселение душ. Сам же Кампанелла утверждал, что «после смерти душа не попадет ни в ад, ни в чистилище, ни в рай».
Представления Кампанеллы о круговороте жизни просматриваются в его «Кавказских сонетах». Стихи эти проникнуты чувством скорби: поэт вовсе не считает, что после смерти человек может стать лучше, — нередко избавление от несчастий приводит к разрастанию зла, ощущения живут и после смерти, но стремление личности знать, что будет по ту сторону, нужно лишь затем, чтобы забыть страдания в настоящем, а вовсе не затем, чтобы убедиться в том, какой — тяжкой или спокойной — была предыдущая жизнь.
По сравнению с возносившими радостные молитвы людьми в Бенаресе, европейцы, толковавшие о переселении душ, казались раздавленными жизненными неудачами и горестями. От будущей жизни они ждали не радости, а только забвения.
40 
