170 
– Что-что? – переспросила ее Энни.
– Я сказала, ты могла бы пообещать, – все еще не поворачиваясь лицом к подруге, повторила Остра, – что больше не станешь пытаться сбежать.
– Я все равно не смогу этого сделать. Капитан Марл теперь не спускает с меня глаз.
– Когда мы доберемся до женского монастыря, там не будет никакого капитана Марла, – медленно, словно обращаясь к ребенку, проговорила Остра. – Я хочу, чтобы ты пообещала, что этого не повторится больше никогда. Что ты больше никогда не предпримешь попытки сбежать.
– Ничего-то ты не понимаешь, Остра.
Молчание.
Энни уже собралась что-то сказать, но передумала и, закрыв глаза, позволила своему телу расслабиться в беспрестанно трясущемся экипаже и сделала вид, что окружающее ее ничуть не интересует.
Она предавалась мечтам с такой легкостью, будто надевала их на себя, как одежду. Для начала она пробудила воспоминания о Родерике, об их первом сладостном поцелуе, когда они оба сидели верхом на лошадях. Это потянуло за собой цепочку прочих встреч и, в конечном счете, привело к небезызвестной ночи в гробнице с последующим унизительным наказанием. Хотя память о той ночи стушевалась, она хотела ее восстановить, чтобы вновь испытать волнующие и одновременно пугающие ее ласки.
На этот раз она рисовала в своем воображении, будто их свидание состоялось не в гробнице, а в ее домашних покоях, однако ничего не получилось. Тогда она попыталась представить себе его покои в Данмроге, но, сколько ни тщилась это сделать, из ее стараний также ничего не выходило.
Наконец, когда под влиянием вдохновения Энни сумела довольно явственно представить себе образ небольшого замка, стоящего на холме, который только что видела воочию, ее губы чуть тронула улыбка. Облаченная в зеленое платье, она стояла у ворот, а Родерик, в ярких рыцарских доспехах, мчался к ней через поле на лошади. Приблизившись, он спешился и, низко поклонившись, поцеловал ей руку. Потом притянул ее к себе и, крепко прижав к своему металлическому облачению, страстно поцеловал ее в губы.
Внутреннее пространство замка, задрапированное шелками и залитое ярким солнечным светом, струившимся через десятки хрустальных окон, было воздушным и просторным. И вновь в нем появился Родерик, на сей раз в великолепном камзоле, но теперь Энни сумела совладать с ощущением, которое породило в ней прикосновение его руки, и продолжила рисовать картину дальше, пока не подошла к тому моменту, когда они оба остались обнаженными. Вспоминая снова и снова, как его ладонь лежала у нее на бедре, она воображала, что прижимается к юноше всем телом. Только одно место она не могла себе достаточно хорошо представить, несмотря на то что однажды прижималась к нему через брюки. Энни еще никогда не доводилось видеть обнаженных мужчин во всей красе, хотя она много раз смотрела на жеребцов. Так или иначе, у них должно было быть что-то общее.
Однако получившийся образ оказался настолько смехотворным, что Энни стало немного не по себе. Угомонив свое разыгравшееся воображение, усилием воли она заставила себя вернуться к глазам любимого и представить, будто они устремлены на нее.
И все-таки что-то было в нем не так, и в тихом ужасе Энни поняла, что именно.
Она забыла лицо Родерика!
Хотя она помнила отдельные черты, нарисовать его лицо перед внутренним взором никак не удавалось. Она вновь и вновь восстанавливала в памяти сцены их свиданий, начиная с первой встречи и до последней…
Но ничего не получалось. Как будто она пыталась поймать рыбу голыми руками.
Наконец она открыла глаза и увидела, что Остра спит. Разочарованная, Энни уставилась в окно и принялась наблюдать за текущей в округе жизнью, пытаясь представить, какие люди обитают в этой неизвестной для нее провинции.
Не сумев восстановить лицо Родерика, Энни пробудила в памяти кое-что иное: то, что невольно пришло на ум вместе с воспоминанием о возлюбленном, а именно – совсем другое лицо.
Женское лицо в маске, обрамленное янтарными волосами. Почти два месяца Энни старательно отгоняла от себя этот призрачный образ, навесив на него такой же ярлык запрета, какой она присвоила сну о черных розах. Теперь же к ней вернулось и то и другое, даже успокаивающие слова прайфека Хесперо не помогали. Пока Остра дулась, Энни провела целых три дня в молчании. Не имея возможности ничем себя отвлечь, она была обречена на одни и те же думы. Неудивительно, что ее начали одолевать мысли о дне на холме Том Вот, мысли, которые оказывали на нее почти такое же действие, что и чесотка, – избавиться невозможно, а почесать можно, лишь беспрестанно возвращаясь к этой теме.
170 
