Последние отзывы

  56  

Луктерий тяжело вздохнул.

— Я с тобой, Верцингеториг! — вдруг сказал он.

— Я тоже, — сказал Гутруат. — И я знаю еще кое-кого, кто будет с тобой. Друид Катбад.

Верцингеториг пораженно уставился на него.

— Катбад? Тогда обязательно поговори с ним! Если Катбад подаст пример, за ним потянутся все друиды, а это уже половина победы.

Но Котий был сильно напуган, Литавик обеспокоен, Седулий насторожен.

— Понадобится нечто большее, чем друид, чтобы раскачать нас, эдуев, — сказал Котий. — Мы очень серьезно относимся к нашему статусу друзей и союзников Рима.

Верцингеториг ухмыльнулся.

— Ха! Тогда вы просто дурни! Не так уж много времени прошло, Котий, с тех пор, как хваленый твой Цезарь осыпал германца Ариовиста дорогими подарками, даровав ему тот же статус! При этом он знал, что Ариовист грабит эдуев — тоже друзей и союзников Рима, крадет их скот, овец, их женщин, топчет их пашни! Есть в том забота Цезаря об эдуях? Нет, нет и нет! Рим в его лице блюдет лишь собственные интересы! — Он сжал кулаки и погрозил небесам. — Каждый раз, когда Цезарь торжественно обещает защищать нас от германцев, я говорю себе: это ложь. И если бы эдуи могли здраво рассуждать, они говорили бы так же.

Литавик со вздохом кивнул.

— Хорошо, я тоже с тобой, — сказал он. — Не знаю, что решит Котий, — он мой начальник, не говоря уже о том, что в будущем году его изберут вергобретом вместе с Конвиктолавом. Но на меня ты можешь рассчитывать, Верцингеториг.

— Я ничего не могу обещать, — сказал Котий, — но против тебя не пойду. И римлянам ничего не открою.

— А о большем сейчас я и не прошу тебя, Котий, — сказал Верцингеториг. — Просто держи это в голове. — Он улыбнулся. — Есть много способов вредить Цезарю, не вступая с ним в битву. Он полностью доверяет эдуям. И щелкает пальцами: дайте пшеницы, дайте еще кавалерии, дайте того, дайте сего! Я понимаю, ты слишком стар, чтобы взяться за меч. Но изворотливый ум — это такое же оружие, если ты хочешь свободы.

— Я тоже с тобой, — заявил наконец и Седулий.

Верцингеториг протянул вперед руку ладонью вверх. Гутруат положил на нее свою руку, то же самое сделал Литавик, затем Седулий с Луктерием, и последним был Котий.

— Я свободный человек в свободной стране, — произнес с нажимом Верцингеториг. — Каждый должен сказать это о себе. Вы согласны?

— Согласны!

Если бы Цезарь на день-другой задержался с отъездом, он бы непременно проведал об этом сговоре, хотя бы от Рианнон. Но Длинноволосая Галлия опостылела ему напрочь. На рассвете он убыл в Италийскую Галлию, за ним следовали злосчастный пятнадцатый легион и Рианнон на своей италийской кобыле. Ей не дали увидеться с Верцингеторигом, и вообще она не понимала, отчего Цезарь вдруг стал таким отчужденным и резким. Может быть, у него появилась другая? Так порой бывало, но временные любовницы всегда мало что значили для него, и потом, ни одна из них не родила ему сына! А ее сын ехал с нянькой в повозке, крепко сжимая в ручонках подарок отца. Нет, его не интересовали ни Менелай, ни Одиссей, ни Ахилл, ни Аякс. Но сама лошадь была чудесной, и она всецело принадлежала ему.

Колонна еще не пробыла в дороге и дня, а Цезарь уже далеко от нее оторвался в своей двуколке, запряженной четырьмя мулами, бегущими легким галопом. На ходу он диктовал секретарям два письма. Одно — в Сенат, другое — «своему большому радетелю» Цицерону. И в том и в другом письме сообщалось о стычке Квинта Цицерона с сигамбрами, но обе версии сильно разнились между собой. Пусть эти глупцы погадают, где правда.

Он продолжал диктовать, терпеливо ожидая, пока писцы справятся с дурнотой, перегибаясь через борта двуколки. Их растрясло и рвало. Он тоже был не в себе. В ушах стоял крик Аккона, повторившего слова Думнорига. Он не хотел делать Аккона жертвой, но как еще заставить их выучить правила и законы цивилизованных народов? Слова не помогали, пример не помог.

«Как иначе я мог бы заставить кельтов усвоить кровавый урок, преподанный мною белгам? Нельзя уехать, не выполнив задачи, напрасно потеряв годы. Я не могу возвратиться в Рим, не возвеличив мое dignitas полной победой. Теперь я больший герой, чем Помпей Магн на вершине славы, и весь Рим сейчас у моих ног. Я сделал то, что должен был сделать любой ценой. Ах, но воспоминания о жестокости — плохое утешение в старости!»

РИМ

ЯНВАРЬ — АПРЕЛЬ 52 Г. ДО P. X

В первый день нового года ни один магистрат не вступил в должность. Рим жил, руководствуясь указаниями Сената и десяти плебейских трибунов. Катон сдержал слово и заблокировал прошлогодние выборы, требуя, чтобы племянник Помпея, Гай Меммий, снял свою кандидатуру на звание консула. Только в конце квинктилия было решено, что Гней Домиций Кальвин и авгур Мессала Руф останутся консулами еще на пять месяцев до конца года. Но они не стали проводить выборов на следующий год. Помешала уличная война, которую затеяли Публий Клодий и Тит Анний Милон. Первый метил в преторы, второй — в консулы. И ни один не мог допустить возвышения другого. Каждый кликнул сторонников, те вышли на улицы, и Рим в очередной раз сделался ареной насилия. Это, впрочем, не означало, что повседневная жизнь в большей части великого города была как-то затруднена. Бои велись в основном возле Форума, в центре, но столь беспощадно, что Сенат перестал собираться в своем здании, курии Гостилия, а заседаний Трибутного и Плебейского собраний не проводилось вовсе.

  56