8 
Памела замерла на месте. Стоявшая за ее спиной Софи ахнула от ужаса.
— Простите, что вы сказали? — с трудом выдавила Памела, с недоумением уставившись на разбойника.
За годы, проведенные в театре, она познакомилась с несколькими актерами-мужчинами, которым нравилось одеваться в женское платье с кружевами и оборками и играть в пантомимах женские роли, уморительно покачивая несуществующими, пышными бедрами. Впрочем, этот горец нисколько не походил на любителя женской одежды.
— Ты отлично поняла меня, детка. Снимай панталоны и давай их сюда.
— Ах, ну как же я могу отказать в столь романтичной просьбе? — с гневной иронией произнесла Памела. — Имея такие обходительные манеры, вы, должно быть, пользуетесь громадным успехом у дам.
Разбойник неожиданно улыбнулся:
— Уверяю тебя, детка, у меня есть более хитрые способы снять с тебя панталоны, но вряд ли тебе захочется, чтобы я ими воспользовался прямо сейчас.
Он бросил косой взгляд на Софи.
Сжав зубы, раздраженная Памела повернулась спиной к разбойнику и увидела извозчика, испуганно таращившего на нее глаза. Его узловатые руки все еще были подняты над головой. Сердито бормоча проклятия, она повернулась в сторону леса и, прыгая по очереди то на одной, то на другой ноге, довольно быстро освободилась от нижнего белья, стараясь сделать так, чтобы негодяй не увидел ни малейшего кусочка ее обнаженного тела.
Повернувшись к разбойнику, она швырнула ему свои панталоны и крикнула:
— Надеюсь, теперь вы счастливы, гнусный невежа, несносный хам!
Поймав панталоны одной рукой, он усмехнулся:
— А я-то уже думал, что мои чары перестали действовать на тебя.
Памела отвернулась, чувствуя, как ее щеки начинают гореть от стыда и смущения. Несмотря на многие слои одежды, состоявшей из шубки, юбки, нижней юбки и чулок, она чувствовала себя совершенно голой. Казалось, холодный ночной ветер намеренно раздувает юбки, пытаясь проникнуть между сдвинутыми бедрами.
Как бы там ни было, она не носила французский полупрозрачный шелк, который так любила их мать. Ее панталоны были сшиты из плотной английской шерстяной материи — приличной, практичной и невзрачной…
Разбойник так внимательно разглядывал ее нижнее белье, что возникшее в ней любопытство пересилило гнев.
— Что это вы там делаете? — недоуменно спросила она, наконец.
— Женщина может солгать тысячу раз глазами, губами, но только не своим бельем. Оно всегда говорит правду о своей хозяйке.
Он провел рукой по штопаному краю и обтрепанной оборке. Потом поднял глаза на Памелу, в которых она прочла недоумение и презрение.
— Да ты бедна как церковная мышь! — воскликнул он.
Памела сжалась в комок, потому что в устах разбойника эти слова звучали страшным обвинением. Уж лучше бы он молча взял у них все, что хотел, и убрался прочь!
Можно было вполне обоснованно предположить, что град гнилых картофелин и изъеденной червями капусты, которым осыпала сестер разгневанная толпа недовольных зрителей, уничтожил последние остатки гордости. Однако, встретив презрительный взгляд разбойника, Памела гордо выпрямилась и вскинула подбородок.
— После смерти матери мы с сестрой столкнулись с серьезными трудностями, но это вовсе не означает, что мы нищие.
— Да? — с нескрываемым сарказмом усмехнулся он и, скомкав ее панталоны, швырнул их в кусты. Потом медленно двинулся к ней хищной походкой. Памела невольно попятилась. — Тогда почему же ты носишь облезлую беличью горжетку и фальшивые драгоценности? Почему твое белье штопано-перештопано и годится лишь на тряпки?
Он продолжал наступать на нее, пока девушка, пятясь, не уперлась спиной в ствол дерева и уже не могла никуда деться от надвигавшегося на нее Коннора. От него исходил какой-то непонятный, но очень мужской запах.
— И почему вы с сестрой отважились путешествовать по здешним местам под защитой этого жалкого старика? — продолжал задавать вопросы разбойник.
— Почему я «жалкий»? — протестующе пробормотал извозчик.
— Замолчи! — хором приказали ему Памела и Коннор, не сводя друг с друга сверкающих глаз, и тот покорно закрыл рот.
— Ты хоть понимаешь, что может случиться здесь с беззащитными юными красотками? — понизив голос до полушепота, спросил разбойник.
Пока Памела раздумывала, расценивать ли такой вопрос как угрозу или предостережение, в разговор вступила Софи:
8 
