Особенно,... 
2 
И вообще — эту историю мне нашептали во сне. Подсунули в почтовый ящик. Насплетничали на работе. Пересказали третьи лица. Наговорили незнакомцы в баре.
Случайно кинули на электронку, в качестве спама. Короче, все это — не про меня. Это случилось не со мной. Я тут абсолютно ни при чем. Господи, кого я обманываю?..
* * *
— Неплохие сапожки.
— Ага… А я вчера я резала, резала, смотрю — опухоль. Говорю: вот, опухоль, типа рак. Ничего такого. А этот, сука, Полянский, старый козел, отвечает: «Нет, голубушка. Это самая элементаГная пГедстательная жеГеза. Гежь дальше». Я ему, мол — Моисей Моисеевич, смотрите, образование — бесформенное, края — неровные, цвет — землистый. Вы ж сами на лекции говорили. А он только головой качает и прочерк ставит. Блин, сука Саныч мне своей черной кровью облил весь халат. Полянский сказал, что я очередной труп испоганила. Типа экономить надо.
— Да ладно, забей. Сапоги, говорю, крутые. Где брала?
— Да в этом, в «Оазисе». Блин, Тамара, какие сапоги? Мне тысяч двадцать придется отвалить за семестр. По ходу, эти — последними будут.
— Слышь, ты че? Какие двадцать? Гиста[1] у нас в кармане, фэ-зэ-эл[2] — дешево идет, а анатомию ты сама сдашь…
— Это только если попаду к Полянскому.
— Бля, с чего ты такая трусиха, а? Ой, а пятна — это у тебя от Саныча остались?
— Ну да, а я о чем? Стух уже наш Саныч, гад, нового надо брать…
— Не говори.
— Смотри, Тамара, вот Форель сидит. Пошли, спросим — проставляют уже гисту?
Энергично цокая, Фарзет с Тамарой приближаются ко мне. Я быстро здороваюсь. Между собой они всегда обмениваются поцелуйчиками, но мне слегка неловко целоваться, поэтому мы обходимся вербальным приветом.
— Дашк, а гисту уже всем зачли?
— Нет, — говорю я, — расслабьтесь. Вон, у меня двойка стоит, хотя позавчера я отрабатывала часов до девяти.
— Да ты что! Он серьезно дрючит, да?
— Нет, нормально все, просто ему постоянно кто-то звонит, и он уходит разговаривать.
— Хм… Небось это насчет проктологической клиники… — говорит осведомленная Тамара.
— Ну да. Старик весь в делах. Хочет построить бизнес.
— Рубильников — старый педрилло. Ни х…я у него не получится.
— Да ладно. Флаг ему в руки и ветра в парус, — резюмирует Фарзет. — Окей, мы пошли…
…За окном — минус двадцать. Шея мерзнет, а коленки — горят. Сижу на подоконнике, подо мной — батарея, я вникаю в учебник. Немного нервничаю. Боюсь. Мне предстоит сдавать анатомию заведующему кафедрой, Андрею Григорьевичу Висницкому. Висницкий не терпит две вещи: свою работу и студентов. Бывший военный хирург, он агрессивен, суров и груб. Но больше всего — несчастен. Профессор будто бы мстит студентам за то, что обстоятельства вынудили его покинуть армию. Как человек неглупый и целеустремленный, Висницкий быстро сделал карьеру в науке, однако однообразие дней, вялые лекции и плохо проветриваемые кабинеты угасили его пыл. Андрей Григорьевич подходил к тому возрастному рубежу, когда стремлений становится все меньше, а потолок кажется все ниже, как будто еще чуть-чуть, и ты заденешь его головой. У него стройный торс, военная выправка, жилистые руки. Лицо исчиркано мужественными морщинами, глаза розовые и водянистые. На верхней губе — узкий шрам. Большинство студентов испытывают к заведующему кафедрой анатомии сложную смесь чувств, состоящую из презрения, восторга и жалости. Висницкий — очень мрачный человек. Однако есть у нас персонажи и поярче. Но о них — потом.
Вхожу в кабинет. Чувствую, какие у меня влажные ладошки. Перед Андреем Григорьевичем довольно высокая кипа бумаг; он с шелестом перебирает их, размашисто ставит подписи.
— Эй ты, я занят.
— Но вы же…
— Выйди вон из кабинета, предварительно застегнув халат.
— Слушаюсь. — Я перебираю пальцами пуговицы. Все вроде на своих местах.
— Давай ступай.
— Андрей Григорьевич, будьте любезны, оторвитесь всего на несколько минут. Иначе меня отчислят…
— Ты что думаешь, это — мои проблемы? Чаще надо было ходить!
— Да я ходила, ходила. Просто не успела к зачету.
— Не люблю ругаться матом…
— Ну ладно, я пойду.
— И не смей больше приходить без пропуска! И вообще договариваться надо.
— Так вы же мне сами назначили.
— Так, не мешай. Сколько долей у печени?
— Три.
— Три-и?! Иди отсюда на фиг, пока я не разозлился.
2 
