— Я тебе солгал, — произнес он, а сам подумал: не только в этом, а и во многом другом. — Мне не приходилось трогать ничего мягче твоей кожи. Шелковый бархат не дышит, не пульсирует от вожделения. А ты — да. Каждый раз, прикасаясь к тебе, я ощущаю твою страсть. Скажи мне, что ты чувствуешь, Энн? Ты мне рассказывала, что воображала, как я тебя сосу, и в этот момент дотрагивалась до грудей. А представляла когда-нибудь, что я трогаю тебя изнутри? Вкладывала ли в себя пальцы, когда грезила, что лежишь со мной в постели?
Энн протестующе напряглась. Майкл легонько погладил ее промежность.
— Любовники должны делиться друг с другом всем. — «Только не правдой», — подумал он. — Так как?
— Нет, — сдавленно проговорила она.
— А хотела?
— Да.
— А почему не делала?
— Боялась, что это повредит моей девственности.
Майкл начал массировать ей позвоночник — то самое место, которое он гладил менее сорока восьми часов назад.
— Когда наша связь завершится, станешь ли ты, вспоминая обо мне, вводить в себя пальцы?
Энн действительно не знала, можно ли таким способом побороть одиночество. И будет ли она вообще вспоминать искалеченного шрамами продажного мужчину, который предал ее доверие.
— Заведешь себе другого мужчину?
— Нет, — категорично ответила она.
Майкл не сумел побороть прилив естественного удовлетворения, которое вызвал ее ответ. Он не хотел бы, чтобы другой мужчина делал с ней то же, что делал с ней он. А она — с другим то же, что с ним. Только тут он заметил между ее лопаток багровый синяк и нежно коснулся его рукой.
— Больно?
Энн вздрогнула от боли.
— Меня толкнул подметальщик.
Подметальщик! Пульсация из члена поднялась по позвоночнику и сосредоточилась в висках. Вокруг склоненной головы Энн возник ореол пара. Синяк был оставлен тупым предметом. Габриэль тоже сказал, что Энн толкнул подметальщик.
Но какой смысл уличному бродяге покушаться на убийство из-за какого-то медяка? И уж совсем никакого резона бить свою жертву метлой, когда рукой это сделать гораздо удобнее и незаметнее.
Только одну ночь, вот что обещал Габриэль, Мальчик-посыльный, a не Божий посланник. У Майкла свело внутренности. Что можно сказать о Габриэле? Разделял ли он неспособность Майкла убить женщину, чья единственная вина заключалась в том, что она хотела, чтобы ее касались? Он наклонился и поцеловал ее синяк, потом нежно смочил языком, словно извиняясь за то, что с ней сделали два падших ангела. Шероховатые пальцы ласкали ее бархатистые ягодицы.
— Скажи, когда закончишь.
— Что ты делаешь? — Несмотря на разгоравшееся желание, Энн сохраняла самообладание.
— Готовлю себя для тебя. — Майкл начал освобождать свой напряженный член.
Энн вскинулась и натолкнулась спиной на его грудь — теплой кожей на влажную прохладную ткань рубашки. Рука Майкла скользнула под ее ногу, прежде чем она успела снять ее с крышки унитаза.
— Не отстраняйся.
Она вздрогнула:
— Ты холодный и мокрый. — Но не отпрянула. Чувственность переборола в ней старую деву. Майкл располагал одной ночью, чтобы удовлетворить ее страсть. Он сжал зубы и подогнул колени.
Промежность Энн была горячей и приглашающе раскрылась.
— Врач сказал, что в этом положении влагалище сокращается.
— Это правда.
Майкл прикоснулся членом к ее промежности, и жар ее тела передался ему. У Энн сократились мускулы.
— Расслабься, — прошептал Майкл.
— Сейчас, — так же тихо ответила она. Чувствовалось, что Энн напугана.
— Энн, я не хочу причинять тебе боль, помоги мне. — Помоги сохранить тебя на эту ночь.
— Как?
— Коснись себя сама. — Майкл направил головку члена в ее влагалище. Влага их тел смешалась — мужская и женская, продажного мужчины и старой девы. — Покажи, как ты это делала, когда думала обо мне.
— Не могу, — потрясение прошептала она.
— Можешь. — Правой рукой он взял ее за грудь, пальцы Энн протестующе сжались в кулак. — Сейчас я проникну в тебя, — объявил Майкл. — И когда я это сделаю, ты коснешься себя так, как рассказывала. Запомни, я хочу, чтобы здесь все время ощущалась мягкость. — Он надавил ладонью на грудь и сделал рывок сквозь кольцо сведенных мышц. Энн вскрикнула и, чтобы избавиться от боли, невольно разжала кулак. — И еще запомни твердость внутри себя.
Как запомнит ее он. Этот миг, этот день. Враг отнимет все, кроме этой ночи.