93 
Светлые волосы цербера поредели, а в остальном он выглядел так, как помнил его Майкл. Такое же ничего не выражающее лицо. Жестокость и садистское удовлетворение, когда Майкл выходил из себя и в очередной раз проигрывал безнадежную битву, — то был удел его дяди, а цербер всегда оставался непроницаемым.
— Привет, Фрэнк, — мягко проговорил Майкл. Цербер не ответил.
— Это ты, Майкл? — Дядя не проявил ни малейшего неудовольствия, что его игры были прерваны суперинтендантом полиции. Шелковые лацканы его красного бархатного клубного сюртука отсвечивали черной кровью. — Ты заставил себя ждать.
Интересно, как долго?
Майкл спокойно изучал лицо дяди. Электрический свет не отличался милосердием. Граф сильно постарел, волосы совершенно поседели, потухшие глаза свидетельствовали о полном отсутствии сил.
— Вы любили мою мать?
Губы графа искривила довольная усмешка. Он нисколько не переменился. Все двадцать семь лет Майкл, засыпая, видел эту усмешку. И с ней просыпался каждое утро. Он пожалел, что ненависть, которая поддерживала в нем жизнь, умерла за последние пять часов.
— Эта твоя мисс Эймс, — граф хмыкнул, будто каркнула ворона, — оказалась проницательной девчушкой. Удивляюсь, что она добивалась тебя. Да, я любил твою мать.
— Но вы ее убили!
Старик улыбнулся еще шире, он утратил несколько передних зубов.
— Ты никогда ничего не слушаешь, Майкл. Много лет назад я тебе сказал, что не убивал твоей матери.
Где же правда?
Наконец Майкл отчетливо понял то, чего не видел двадцать семь лет назад, его сковало знакомое чувство вины.
Не важно. Граф умрет за Литтла, Диану и Энн. За мальчика Майкла, каким он когда-то был. Но сначала…
— Какого мальчика вы похоронили?
— Ты его не знал. Нечесаного, такого же черноволосого, как ты, оборванца, который продал жизнь в обмен на обещание еды.
В душе у Майкла закипел гнев. Еще одна жизнь… Где же предел роковому счету; восемь, девять?
— У вас, дядя, особая склонность к мальчикам и женщинам. Можно подумать, что вы трус.
Улыбка исчезла с лица старика.
— Я делал все, чтобы ты не унаследовал титул.
— И одновременно наслаждались?
— Да, Майкл, наслаждался. Но больше всего, когда имел дело с тобой. Какая женщина принесла тебе больше наслаждения: леди Уэнтертон или мисс Эймс? С какой оказалось тяжелее расставаться?
С его старой девой.
— Чего вы боитесь, дядя Уильям? — Голос Майкла прозвучал спокойно, даже бесстрастно.
— Ничего. Ты меня усадил в инвалидное кресло. Что может быть хуже? А теперь явился убить?
— Да, дядя, убить.
— Я так и подумал, — произнес он почти сочувственно. — А я все-таки жив. Не предполагал, что ты приведешь с собой полицию. У тебя была прекрасная возможность меня убить. Ты ею не воспользовался. Почему?
Майкл не ответил. В этом не было необходимости. Они оба понимали, что его страсть к женщине пересилила чувство ненависти. И еще оба знали, что Майкл никогда не будет в безопасности, покуда жив его дядя.
Улыбка понимания осветила лицо старика.
— Ты не убийца, Майкл, но вынужден убивать. Потратил столько лет, чтобы отыскать свидетелей. Хотел посмотреть, как меня будут вешать?
Майкл пытался извинить Мишеля, который по своей наивности упорно, но безрезультатно пытался собрать доказательства и предать графа суду. Но последние пять лет, когда он оплакивал Диану и зализывал раны, открыли ему глаза. Графа придется убивать ему, а не закону и не возрасту.
— Почему вы не покончили со мной двадцать девять лет назад, дядя Уильям? — поинтересовался он у графа. — Надеялись, что в конце концов я найду способ прервать вашу убогую жизнь?
— Наблюдать за тобой, мой мальчик, стало для меня огромным утешением. Я никогда не желал тебе смерти. Я хотел, чтобы ты страдал. И проявлял в этом деле большую изобретательность.
Майкл вынул из кармана револьвер и прицелился дяде в голову. Граф победно ухмыльнулся. Холодный металл уперся Майклу в левый висок — пистолет, но его рука не дрогнула.
— Сколько денег тебе предложили, Габриэль?
— Я не убиваю за деньги, — послышался спокойный ответ.
Майкл ощутил, как что-то екнуло у него в груди: реальность оказалась сильнее надежды. Граф смотрел на него со злым любопытством, а лицо Фрэнка осталось непроницаемым. Майкл не глядя знал, что лицо Габриэля такое же бесчувственное.
— Чего стоят двадцать семь лет дружбы?
93 
