Последние отзывы

  60  

Солнце на следующий день было таким ярким, что он не мог думать о Норе, к своей радости, к своему стыду, но о случайной идее забрать Нору вспомнил из-за Миши, который увязался за ним. Они ужинали вместе, в кафе, потому что Миша поссорился со своей и не хотел ужинать дома, чтобы не показывать зависимость от кухни.

– А твоя, – спросил Миша, – что? Что ты всё по кафе?

Николай знал, что в фирме его воспринимают как занятого, а подробностей никто не знает. Видимо, занятым его считают из-за мимолетной Ники, которую притащил на Новый, теперь давно состарившийся, год.

– А мы вместе не живем, – ответил уверенно, и Миша пожал плечами с видом «хозяин – барин, на кафе тратиться». Николаю вдруг захотелось говорить дальше, продолжать историю – почему они не живут вместе и что с трудом представляет свою с кастрюлей – нет, не вспоминать вчерашний вечер, невозможный из-за вечернего весеннего солнца, запускающего лучи, словно веселые пальцы, в желтизну пива, а рассказать что-то достойное ситуации. Например: она много и серьезно работает, поэтому не готовит, она не из таких, простеньких… Кем работает? Какая разница – юристом, экономистом, кем они все работают. И он сразу представил Нору проходящей по улице мимо их столика: каблуки, очки, короткая стрижка.

Хорошая девушка получилась, и маме бы понравилась.

Так как историю Николай не рассказал, рассказывал дальше Миша, о причине своей ссоры, которую не считал ни окончательной, ни последней, потому что «она дура». Но потом разговор резко сменил направление: и они поспорили о тесте Тьюринга, а потом о Захарине, был у них такой, изображающий активную деятельность.

Но чем легче и беззаботнее был разговор в целом, чем вкуснее пиво, доверительней прощание, тем больше Николаю мешало, что он не обо всем может говорить. Говорить о Норе – это как говорить о чем-то незаконном. Возвращался домой один – повеселевший Миша шел мириться, благодаря трем бокалам пива решимости у него прибавилось, а шансов, похоже, убавилось.

Николай уже знал Нору, когда случилась Ника – маленькая попытка вернуться в русло жизни. Он даже рассказывал об этом Норе, которую тогда, поначалу, длинно называл Элеонорой. Каялся – но она не придала значения или не обратила внимания.

Не сложилось с Никой, как вообще не складывалось с женщинами – и раньше, несмотря на то, что женщины его любили.

Любили с детства. Смутно помнил себя, словно со стороны, слишком послушного и аккуратного мальчика с ровненькой коричневой челкой – таким его любили нянечки и воспитательницы в садике и любила первая учительница Антонина Еремеевна. Любил ли его отец, вспомнить сложно – потому что значительная красивая мама с черными бровями и красными губами (это сейчас она оказалась маленькой толстушкой с не по возрасту яркой помадой) была основным существом в квартире – отец был исполнителем ее слов. Помнил кровь из разбитого носа в первом классе – за излишнее прилежание, и как удивлялся своей значимости и тому, что вовсе не больно-то, просто обидно.

Лет с тринадцати, едва он начал замечать девчоночьи маечки, еще не замененные на лифчики, его полюбили одноклассницы: именно с тех пор пошла эта странная слава: якобы он чрезвычайно обаятелен. Что это означает, он не знал. Ему звонили домой. Из-за него дрались девятиклассница с десятиклассницей, ему признавались в любви. Девочки потише просто стреляли глазами из-под челок.

От растерянности он серьезно занялся шахматами, занимался до окончания школы. В одно лето, правда, ему понравилось играть своим «обаянием», которого он так и не почувствовал и не понял. В компаниях он смотрел долгим взглядом на понравившихся девочек, будь они хоть сто раз заняты. Девочки отвечали. Ему нравилось. Так он и начал встречаться с Дашей, первой своей, позже она с родителями переехала, кажется, в Литву, и еще полгода они созванивались, но он уже бросал долгие взгляды на других.

Упоение собственной привлекательностью быстро прошло. Слишком однообразными получались истории, в конце концов ему начало казаться, что унизительны эти горячие перешептывания шестнадцатилетних красавиц, и нужен он им только как общее достояние, повод для сплетен и охов. Однако он осознал, что обаяние – плюс в жизни. Лет с двадцати понял, что обаяние действует и на мужчин – не эротическое, к счастью, – его считали приятным, легким человеком, без осложнений принимали в свой круг и на должности. Обаяние казалось ему отдельной от него, но принадлежащей ему вещью, вроде хорошего пальто, которым можно время от времени воспользоваться.

  60