Сначала, вроде бы ничего, но потом стало скучно, ггероиня оказалась какой-то противной... 
96 
Доусон поставил кофейную чашку на стол и сложил руки на коленях.
– Юг похож на боксера, которого послали в нокаут, он потерял сознание, но каким-то чудом не упал. Мы проиграли, когда одновременно пали Виксберг и Геттисберг, еще тогда нам следовало признать поражение и сохранить хотя бы то немногое, что уцелело. Нам следовало посмотреть правде в глаза и признать, что война безнадежно проиграна.
– Не знаю, не знаю, Доусон, мы же побили янки под Чикамогой.
– Честное слово, Кроуфорд, мне иногда кажется, что ты так же наивен, как все остальные. Результаты этой пресловутой победы, о которой столько трубили, уже на прошлой неделе сведены на нет. Янки с легкостью завладели нашими, как считалось, неприступными позициями на горе возле Чаттануги. Посмотри правде в глаза, все кончено. Я с самого начала знал, что мы не получим никакой реальной помощи ни от Англии, ни от Франции, а сейчас со мной наконец согласились даже самые упрямые оппоненты. Скажу больше, мои поездки в Европу с каждым разом становятся все более опасными. Пройдет несколько месяцев, в лучшем случае год, и мы будем окончательно отрезаны от мира, лишимся всякой возможности получать что-либо извне.
– К сожалению, ты прав, я и сам хотел с тобой об этом поговорить. Почему ты не откажешься от этих авантюрных поездок? Это стало слишком опасным, тебя могут убить. Неужели тебе все мало денег?
Доусон улыбнулся в своей ленивой манере:
– Ну-у, Кроуфорд, тебя послушать, так я просто ничтожество, не более чем беспринципный жадный проходимец. – Он покачал головой, притворяясь оскорбленным. – А тебе не приходило в голову, что я занимаюсь этим не только ради денег? Я тоже люблю Юг и хочу что-то сделать для Конфедерации. Пусть я не герой войны, но я чувствую, что все-таки внес свой вклад в общее дело.
– Конечно, Доусон, разве я спорю? Я не хотел тебя оскорбить. То, что ты прорываешь блокаду, очень важно, но я беспокоюсь за твою жизнь. Зачем рисковать, если война, как ты говоришь, все равно проиграна?
– Даже если меня убьют – что с того? Подумаешь, велика потеря, – бесстрастно ответил Доусон.
– Как ты можешь говорить такое! Ты молод, здоров, красив и богат, чего еще желать человеку?
Густые брови Доусона поползли вверх.
– Я мог бы тебе ответить чего.
– Мальчик мой, когда же ты наконец выкинешь ее из головы? Кстати, ты мне напомнил, сегодня она должна ко мне прийти.
Доусон выпрямился, от ленивой небрежной позы не осталось и следа.
– Когда?
Кроуфорд посмотрел на золотые карманные часы.
– По правде говоря, она должна быть с минуты на минуту. Мы договорились на одиннадцать, а сейчас без десяти.
Доусон заметно оживился.
– Как по-твоему, я могу задержаться и хотя бы просто поздороваться с ней? Мы не виделись с тех пор, как пришло известие о гибели ее мужа. Я только взгляну на нее одним глазком и выражу соболезнования, а потом сразу же уйду, обещаю.
– Разве я могу тебе помешать?
– Нет. – Доусон усмехнулся и встал у окна, заложив руки за спину. – Посмотрю, не идет ли она. Она должна прийти одна?
– Разве что с Ханной, но это маловероятно.
– Не нравится мне это, ей не стоит разъезжать по городу одной, это небезопасно, когда на улицах полно солдат-янки.
Кроуфорд шумно вздохнул:
– Доусон, ты неисправим!
Кэтлин приехала в город в крытой одноконной коляске. Оказавшись в Натчезе впервые после большого перерыва, она была поражена количеством солдат в голубых мундирах. Из-за обилия вражеских солдат казалось, что она попала в чужую страну, Кэтлин почувствовала себя неуютно. Чистые, отглаженные мундиры северян резко контрастировали с лохмотьями конфедератов, которых в городе было тоже немало. Раненные, искалеченные, с потухшими глазами, они возвращались в город с полей сражений, разбросанных по всей стране.
Видеть некогда гордого южного джентльмена, волею судьбы низведенного до положения нищего, одетого в лохмотья, было невыносимо. Кэтлин отвернулась и стала смотреть в другую сторону, стараясь не замечать вообще ничего вокруг себя, не думать об ужасах войны. Она была уже недалеко от отеля Паркера и конторы Кроуфорда Эшворта. Нескончаемые дожди размыли дороги, улицы изобиловали канавами и рытвинами, старая кляча, запряженная в коляску, явно не желала двигаться дальше, и Кэтлин стоило большого труда где кнутом, где лаской заставлять ее продолжать путь. Когда до отеля оставалось не больше двадцати футов, одно колесо угодило в глубокую рытвину, и коляска угрожающе накренилась. Упрямая лошадь встала как вкопанная, решительно не желая трогаться с места. Кэтлин то упрашивала ее, то хлестала кнутом – ничто не помогало.
96 
