Особенно,... 
.
Очередная сказка о Золушке 
107 
Он возвращается за стол. Поднимает глаза. Я вижу, как он измучен.
«Еще не поздно. Мы... Если вы, конечно, не заняты... Можно куда-нибудь съездить. Посидеть...»
Совдепия кончилась. Теперь – главное, результат. Не убили. Это – хорошая новость. Очень хорошая. Но в мире, который мы построили, обсуждают только плохие.
«Я видела его».
Зачем я говорю об этом?
«Видели? – Фридрих переспрашивает. – И – что?»
«Это вы?.. Вы приказали, чтобы его... не били?»
Фридрих пожимает плечами:
«Били? Зачем?»
Теперь это вопрос целесообразности.
«В данном случае это – лишнее. Закрыть на пару дней. Подонок, – он морщится как от зубной боли, дергает щекой. – Не хватало марать руки. Все выложил сам».
«А где его нашли?»
«Какой-то город. Маленький. Сказали, да я не запомнил».
Название – лишняя информация. Это я тоже понимаю: в распоряжении тех, кого он нанял, вся физическая карта. Рано или поздно любая точка может стать пунктом С.
«Он... как-нибудь объяснил? Зачем он сделал это?»
«Зачем? Захотелось красивой жизни. А вам? Вам тоже хочется?» – в его голосе холодный металл.
«Мне? – я прислушиваюсь к своему пустому сердцу. Это раньше оно ходило как заведенное, стучало, как метроном в мертвом городе. Теперь молчит. – Лично мне хочется есть. Кажется, вы предлагали съездить? Вот и поехали. Куда?»
«Поехали. Сообразим по ходу, – Фридрих не смотрит мне в глаза, роется в карманах, – что-то хотел... Потом».
Не корабль, не яхта... Скорее, двухэтажный паром. Прижатый к берегу, расцвеченный разноцветными огнями. Островок веселого света среди окрестной тьмы.
Мы идем, цепляясь за толстые канаты. Словно это океанский лайнер, под днищем которого ходят живые волны. Я заглядываю: там, внизу, мертвая вода.
«Здравствуйте, здравствуйте... Очень рады, прошу вас...»
Человек, наряженный матросом, спешит нам навстречу. Под радушной гримаской прячется что-то волчье. Он провожает нас к лестнице. В океанских лайнерах это называется: спуститься в трюм.
Трюм, трюмить, тюрьма – я нанизываю рассыпавшиеся бусины.
В трюмах работают машины. Матросы, черные как черти, швыряют уголь...
Два халдея, одетых матросами, распахивают двери.
Музыка ударяет в уши, бьет увесистыми кулаками. На лицах остаются следы.
Мы входим в зал, идем мимо столиков. Женщина, нарядно одетая, караулит у стойки бара. Краем глаза я вижу: на ней моя любимая блузка, та самая, с полупрозрачными рукавами. Очертания руки проступают нежно и воздушно. ОН, герой европейского романа, о котором я мечтала в юности, смотрел бы на нее с восхищением.
Женщина, укравшая мою блузку, провожает меня презрительным взглядом. На мне юбка и свитер. Но это ничего не меняет. Здесь – не Европа. Я – не мадам Шоша. Это она входила в зал, демонстративно хлопнув дверью. Прежде чем проследовать к хорошему русскому столику, поворачивалась, показывая себя.
Я забираюсь в угол, сажусь лицом к залу. Фридрих напротив – спиной. У него напряженное лицо. Официант плавает кругами, накрывает столик: тарелки, бокалы, приборы... Раньше в ресторанах всегда танцевали. Я помню: тетки наряжены в люрекс, мужики – в белых рубашках. После второй рюмки скидывали пиджаки. В те времена это называлось красивой жизнью.
Официант принимает заказ. Аккуратно записывает в блокнот: закуски, горячее.
Здесь не танцуют. Сидят.
«Вам не нравится? Невкусно?» – Фридрих разговаривает с набитым ртом. Наш стол уставлен закусками: рыба, икра, салаты. Закуска, не лезущая в глотку.
Краем глаза я вижу: человек, одетый в черное, встает из-за стола. В этом трюме все столы одинаковые – ни плохих, ни хороших.
Он движется в нашу сторону, идет мимо бара. Женщина, караулящая у стойки, распрямляет спину, слегка выпячивает грудь. На ее губах мелькает призывная улыбка: уголки, слегка вздернутые, тянутся вверх. Легкое мышечное напряжение. Мужчина, одетый в черное, не обращает никакого внимания. Подходит к нашему столику, встает у Фридриха за спиной.
«Приветствую вас».
Фридрих отирает рот салфеткой. У него собранные глаза. Как будто ему надо принять решение.
«Какая приятная неожиданность! А я и не заметил...» – губы, растянутые в улыбке.
«А я заметил. И вас, и вашу милую спутницу», – он смотрит мне в лицо. Внимательно, как будто хочет запомнить.
Я тоже смотрю: цепкий взгляд, приплюснутая переносица, бледная кожа... Внимательно, как будто должна его запомнить.
«Моя коллега, – Фридрих говорит с напором. – Мы проголодались. Зашли поесть».
107 
