129 
– Ну, не зна-аю... – она выражает сомнение. – И когда это было?
– Давно, – я признаю´. – В Серебряном веке.
– Вот именно, – моя бывшая подруга кивает. – В Серебряном. А теперь, слава богу, Золотой...
– Это у вас, – в моем голосе вскипает раздражение. – У меня он Медный.
– Вот пусть и идет в университет. – Я понимаю: ей не хочется о деньгах. Для таких, как она, деньги – низкая материя. – Там высококвалифицированные педагоги.
– А если он... не верит...
– Кому? Родителям или школьным учителям? – она берет на полтона выше, как будто ей надо обмануть детектор – сбить с толку черные датчики, свисающие с пальцев.
– Потому что они все приспособились. А ему... Этому мальчику нужен кто-то...
– Интересно, и как же он это узнал: что ты у нас типа бывшая? – Яна ухмыляется.
Мне нет дела до ее ухмылок:
– Понял. Когда встретил на лестнице.
– Ага, – она оглаживает элегантную юбку. – Надо полагать, прочел по глазам.
– Прочел. По одежде. Куртка, вязаная шапка... и еще... сапоги. Старые.
Одежда – зеркало моей души.
Я смотрю на тетрадный лист, покрытый моими вечными лилиями. На нем не осталось живого места. Не заметила, как изрисовала. Этот мальчик – тоже. Рисует, не отдавая себе отчета. Не то что моя дочь.
– Совсем сдурела? – Яна режет голую правду, не подбирая слов. – А ну, покажи руки. – Я протягиваю ладонями вверх. – Что? Все еще надеешься?
Рано или поздно, но он должен выбиться. Из сосудов. Из крови, которая не спекается сгустками. Не густеет, не предает, не лжет, не жаждет утоления...
– Ой, не могу! Паломничество в страну Востока. Или Запада. А может, Юга. Или все-таки Севера? – она играет в стороны света как в детстве, когда мы играли в города. – Как же там... Смеешь надеяться, что убедишь слепую чернь?
Я узнаю´ цитату, которую она переврала безбожно.
– Там – по-другому:
Кто речь ведет об отдаленных странах,
Ему являвших чудеса без меры,
Во многих будет обвинен обманах
И не найдет себе у ближних веры...
В моем голосе дрожит расплавленный металл. Металл, из которого его отец сделал большие деньги, чтобы вырваться из своего проклятого прошлого. Что бы он сказал, если бы ему доложили: этими деньгами ваш сын готов расплатиться за возможность проникнуть обратно? Проникнуть, чтобы понять...
«Иван, – я придаю своему тону вескости: нельзя решать за него. Он сам должен сделать выбор. – Вы все себе придумали. Поверьте, это – вымысел. Во всяком случае, я – не Лео. Кто угодно, только не проводник. Если бы вы узнали мою жизнь... Иван, вы обратились не по адресу. – Я знаю: это – плохое выражение, глупое и неуклюжее, как любое клише. Но лучше – сразу. Сбить романтический пафос. Расставить все по местам. – Я – лузер. Иван, вам уготована другая судьба: рано или поздно вы станете виннером».
«Lusor, – он смягчает звонкую согласную, делая ее глуховатой. – По-латыни это значит – игрок».
«Латынь – мертвый язык. – Я теряю терпение. – Если угодно, язык мертвых. Иван, послушайте, уже поздно. Мы опоздали. Надо было раньше».
Еще немного, и он меня поймет. Смирится, признает наше общее поражение.
«Вы... Татьяна Андреевна, конечно, вы имеете право. Кто я вам? Никто».
Никто. Аноним. Anonymous call. В моей голове нанизываются бусины: он – НИКТО. А я? Полифем? Одноглазый циклоп, раздраженный зажигательными речами. Если так, это значит, я должна швырнуть в него камень. Проблема в том, что в нашей литературной традиции их не швыряют, а кладут. В протянутую руку...
– Да погляди на себя! – Яна кричит, перебивая наши воображаемые голоса. – Это не он, а ты: старуха, которая просит милостыни. Тупая терракотовая старуха. Да к тому же двинутая на своей литературе, – она ходит перед моими глазами, взад-вперед, из угла в угол. – И вообще... Раньше ты была не в пример изобретательнее. Когда лепила образ своего Фридриха. Фу-ты ну-ты! – вертит изящными пальцами. – Эдакий благородный разбойник. Почти благородный. Почти.
– Ничего я не лепила. Не я, это ты врешь. Просто, – я делаю попытку защититься, – не обо всем рассказывала.
– Понятно, не обо всем, – она соглашается на удивление легко. – Но мне хватило и этого, чтобы понять: на тебя нельзя положиться. Поэтому и ушла. Выбрала другого мужа. И нечего тут выдумывать – муравьиных цариц и прочие благоглупости. Ты – одна из многих, кого твой Фридрих использовал. А потом выбросил из головы. Потому что ты – ледыха. Обломок ледяной статуи. Твое счастье, что он никого не убил. Во всяком случае, при тебе. А иначе...
129 
